Жажда. Роман о мести, деньгах и любви

– Увидят, на чем ты подъехал, так еще убьют. Несоответствие форматов. Мой торжественный катафалк и твои джинсы – это даже не контраст, это небывальщина. Здесь незачем привлекать к себе внимание, только если тебе нужно это для бизнеса, а так – тише воды, ниже травы. Знаешь, сколько дураков погорело из-за своих понтов? О-о-о... Как-нибудь расскажу. Ну, до скорого...

После того как племянник ушел, Мемзер поднялся по дворцовой лестнице и на цыпочках стал красться в комнаты жены. Он медленно водил головой по сторонам и удивлялся, что некоторые предметы обстановки, в строгом порядке расставленные, развешанные тут и там, совершенно ему, хозяину дома, незнакомы. Дом этот, купленный им у бежавшего от новой власти толстосума, смешил Мемзера, а жене его был по душе. Просто она считала, что дом очень богатого человека должен быть именно таким, как этот. Все в этом доме исходило от Наташиного вдохновения и вкуса. Он был перенасыщен роскошью и удобствами, но большинством этих удобств никто не пользовался. Было, например, на столике в ванной комнате круглое, в человеческое лицо увеличительное зеркало с электрической подсветкой. Наташа купила его мужу для бритья, она не выносила уколов его мужского атавизма, но Мемзер никогда зеркалом не пользовался – с тех самых пор, как однажды утром он увидел в этом увеличительном стекле ярко освещенную, чудовищно распухшую, обросшую рожу. Предметы роскоши выполняли роль театральной декорации. Никто не любовался ими, лишь служанка, та самая, в кружевном переднике, дважды в неделю протирала везде пыль.

В комнатах мебель была подобрана в старинном вычурном стиле. Что-то было новоделом, что-то восстановленным антиквариатом, и в целом напоминало иллюстрированный журнал. В кабинете, где Мемзер появлялся очень редко, предпочитая для работы офис, на письменном столе стояло вместо настольной лампы бронзовое изваяние в виде выпрыгивающего из волн Левиафана с плафоном в пасти. По стенам Наташа развесила картины – образчики современного искусства, представлявшие собой яростные мазки неврастеников, берущихся за кисть без понимания того, что же в конечном итоге они хотели бы изобразить. Были среди этого и действительно интересные, заслуживающие внимания полотна, но они неприметно висели по углам, и в глаза бросались эти яркие цветные кляксы, изображающие не то рыбу в небе, не то зонтик, раскрытый на Северном полюсе.

Дверь в спальню супруги была приоткрыта, он сперва просунул голову, потом плечо... Она сидела перед зеркалом и клеила на лоб кружки огурца. Лицо ее при этом было совершенно белым от крема, а волосы подняты и собраны на темени в большой пучок. На появление мужа она никак не откликнулась, и Мемзер с нежностью подумал, что его деточка – так он называл ее про себя, – сердится.

– Каково жить с молодой женой? – как-то спросил Мемзера Дональд Трамп, и Мемзер ответил, что сам поначалу чувствовал себя маньяком-педофилом, Гумбертом Гумбертом, но потом ничего, привык.

Наташа особенно нравилась ему в такие моменты – она кое-кого ему напоминала...

– Тебя нельзя упрекнуть в гостеприимстве, дорогая, – сказал Мемзер, желая еще немного повысить градус ее негодования.

– Я поражена. У меня нет слов. Так пресмыкаться перед этим сопляком, перед этим ничтожеством! «Мы родные люди», «называй меня дядюшкой», «давай на ты»! Где твое чувство достоинства?! Или теперь ты всякой дворняге будешь предлагать поселиться в собственном доме и...

– Ну все. Хватит. Не заговаривайся, – совершенно другим, властным и резким тоном отрезал Мемзер. – Он родной мне человек и получит то, чего заслуживает, если хорошо себя проявит. И коли ты намерена поссориться со мной из-за него, знай, что мое мнение о тебе сильно пошатнется.

Наташа слегка побледнела, затем вдруг вскочила, бросилась к мужу, упала перед ним на колени, прильнула к руке:

– Ну прости, прости меня, Жорочка! Ну?

– Поздно уже, – Мемзер зевнул, не глядя на нее. – Я, пожалуй, пойду спать, день сегодня был прекрасный. Да встань ты, Наташа! Просто вести себя надо по-человечески. Посмотрел бы я на тебя, если бы я стал так же разговаривать с твоей мамашей или сестрой. Нет, я правда пойду, меня в сон клонит.

Он поцеловал ее в лоб, вышел, прикрыв за собой дверь, и, конечно, не мог видеть, как выражение на лице жены мгновенно сменилось с простодушия на ненависть.

Глава 5