Жажда скорости

– Ладно, Каррик… Хорошо.

Воздух между нами становится плотным. Остается столько несказанного. Так тяжело дышать. И от этого болит все тело. Пространство между нами закрашивается медленно убивающими меня воспоминаниями.

Я поднимаю глаза, встречаясь с его взглядом. Та связь, соединявшая нас с самого начала, есть и сейчас.

Его губы размыкаются, словно он хочет что-то сказать, но его прерывает рев двигателя подкатившей ко мне машины Оуэна.

Разрывая наш зрительный контакт, я бросаю взгляд на машину Оуэна.

– Мне следует… отпустить тебя. – Господи, это больно, чертовски больно. Я не хочу покидать его. Но должна.

Я заставляю ноги двигаться к своей машине.

– Рада была увидеть тебя.

– Андресса… – Его голос останавливает меня, не то чтобы пришлось приложить много усилий.

– Да? – В моем голосе надежда. Я знаю это и ничего не могу поделать.

– Я просто… хотел… – В нем происходит борьба. На это сложно смотреть, но в то же время это дарит мне глупую надежду.

Он проводит рукой по волосам и выдыхает.

– Просто хотел сказать, что в гараже пусто без тебя.

Затем он уходит, садясь в машину Оуэна, и они уезжают прочь.

Я наблюдаю за тем, как фары их машины исчезают в дорожном потоке.

Стоя у своей машины и упершись в нее рукой, я делаю глубокий вдох и втягиваю слезы обратно.

Снимаю блокировку с машины и забираюсь внутрь. Завожу двигатель и включаю радио, где играет середина песни Бейонсе, в которой она душевным голосом говорит о том, что «боится одиночества»[30].

И тогда я ломаюсь.

У меня уходит пятнадцать минут на то, чтобы я смогла собраться с силами и суметь уехать домой.

Глава двадцать седьмая

Сантус, Бразилия

– «Дневник Бриджит Джонс» или «Отпуск по обмену»?

Я смотрю на коробки из-под DVD в руках мамы и понимаю, что не хочу смотреть ни один из этих фильмов. Я не в настроении смотреть девчачье кино. Совершенно ясно, что последние несколько дней я была в «фиговом настроении», если цитировать мою маму. Вообще-то, с тех самых пор, как увидела Каррика. Думаю, эти фильмы – ее способ отплатить мне.

Накручивая ожерелье на палец, я отвечаю:

– «Тачки».

– Значит, «Дневник Бриджит Джонс». – Она улыбается мне сахарной улыбкой.

Вообще-то моя мама не фанатка «Тачек». Думаю, все эти годы я сводила ее с ума.

Отворачиваясь от меня, она вставляет диск в проигрыватель.

– У меня есть сладости, – говорит она, прежде чем уйти из комнаты. Она возникает минутой позже со спрятанными за спиной руками. – Когда я была в городе, то зашла в тот магазинчик, что продает английскую еду, и ты ни за что не угадаешь, что у них было. – Ее лицо сияет.

– Алкоголь? – Я мечтала о том, чтобы она взяла мне какую-то выпивку.

Моя мама нечасто выпивает и очень редко пьет дома. Но прямо сейчас я бы могла напиться топящим мои печали пивом.

– Английский шоколад! – И из-за спины она достает большую плитку молочного шоколада «Кэдбери» и еще большую плитку шоколада Galaxy.

Господи боже.

Шоколад Каррика.

Только бы не удариться в слезы.

Из всего шоколада во всей гребаной Бразилии, что она могла купить, она купила его шоколад, не то чтобы она знала, что это его шоколад. И все равно выглядит так, словно боги обозлились на меня, ну или что-то вроде того.

– Я знаю, как ты ненавидишь бразильский шоколад, считая его слишком горьким, и как скучаешь по английскому, потому подумала, что это может поднять тебе настроение.

– Спасибо. – Я стараюсь мирно выйти из ситуации. Плюхаясь спиной на диван, я даю депрессии окатить меня полностью, накрываю лицо рукой так, чтобы она просто свободно валялась, и все пустующее пространство занимаю своими длинными ногами.

Мама с недовольством поднимает мои ноги. Я убираю руку с лица, чтобы увидеть, как она присаживается рядом, все еще держа мои ноги в своих руках. Как только она садится, то кладет мои ноги себе на колени.

– Улыбнись, дорогая. Терпеть не могу видеть, как ты грустишь.

– Я улыбаюсь. – Я вымучиваю одну улыбку, показывая слишком много зубов.

Она смотрит на меня с грустью, но не давит.

– Какой бы ты хотела?

Она держит обе плитки шоколада и совсем ничего не знает о моих внутренних треволнениях, связанных с этим шоколадом, продолжающих расти как на дрожжах.

И из-за того, что я мазохистка и склонна к тому, чтобы пытать себя, беру Galaxy.

Я пытаюсь не плакать, когда отламываю кусочек и кладу его в рот.

Как только шоколад попадает на язык, я могу думать только о том, как Каррик в последний раз целовал меня. Это было перед гонкой в Сингапуре, и я могла чувствовать вкус сладости на его языке.

Теперь же в голове мысли лишь о том, каково это быть целуемой им, любимой им. Мое тело начинает изнывать по нему. И в груди такая боль, словно на ней кто-то стоит.

Уйдет ли когда-нибудь эта боль потери?

– Нет.

Что? Я сказала это вслух?

Я бросаю взгляд на маму, но она смотрит в телефон.

А после ловит мой взгляд.