Жажда смысла. Человек в экстремальных ситуациях. Пределы психотерапии

Мы попытались приблизиться к пониманию жажды смысла – архетипической тоски и стремления получить ответ на вопрос «Зачем все существующее и происходящее с нами?». В ходе психотерапевтической работы с людьми, когда они оказываются в критической ситуации, перед терапевтической парой неизбежно возникает вопрос о «первопричине бытия», о смысле и цели страданий. Этот вопрос встает перед нами, когда мы ищем глубинного доверия и подлинности собственной сути, когда мы находим ценности и новое представление о человеке, в которое могло бы быть интегрировано утраченное человеческое достоинство. В рассказах наших пациентов мы слышим об этом как о поиске освобождения от зажатости вследствие страхов, о тоске по «спасению», о настойчивом желании преодолеть пережитый ущерб и травматизацию, «исцелиться в глубине души» (Stähelin, Scmycker-von Koch, 1990), о страстном стремлении вырваться из хронического состояния самоотчужденности и фрагментированности Я. В психотерапевтической работе со многими пациентами-беженцами мы ощущали не только их тоску по «родине», но и стремление найти духовное пристанище, ощутить, что они любимы и защищены, несмотря на людскую разрозненность и нехватку подлинных отношений в нашем обществе потребления и одноразовых вещей.

Мы не верим в мрачный прогноз Хоркхаймера: «То, что мы называем смыслом, исчезнет». Напротив, судя по нашему опыту, именно в критических ситуациях тяжелейшего страдания, в состоянии травмы и бедствия становится возможным преодолеть границу тайны смысла и тайны жизни и смерти. Как помогающие профессионалы, в терапии мы часто наталкиваемся на пределы нашей естественно-научной парадигмы, а, как люди, болезненно ощущаем собственные ограничения. Задаваясь вопросом, что исцеляет и что спасает, мы пытаемся преодолеть границы и пределы сознательной личности.

Тема границ неразрывно связана с вопросом о смысле. С того момента, как человек «вкусил плод с древа познания», то есть когда возникло сознание, он вышел на новый уровень бытия. Ценой такого развития сознания стал уход от единства, болезненный отход от собственной природы. Способность к дуалистическому восприятию и понятийному мышлению привела к возникновению множества расколов: расщепление на субъект и объект, на дух и материю, на осознаваемое и бессознательное, отщепление Я от его внутренней и внешней природной основы. Обретение сознания и вытекающей из этого свободы, отличающей нас от животных, принесло человеку и страдания от этой свободы. Будучи «приговоренными к свободе» (Сартр), мы в то же время утратили райскую защищенность. С тех пор мы страдаем от тоски по «раю», от утраты единства и полноты, от неисцеленной множественной расщепленности.

Цитата из Парацельса в эпиграфе к этой главе показывает путь к целостному пониманию исцеления, к тому, как можно воссоединить разделенное. Врачевание связано с искусством исцелять, созидательная символическая функция этого искусства сходна с творческой силой любви. Исцеление и любовь всегда являются творческими актами, потому что позволяют появиться новому, установить отношения, порождают живое, создают смысл. Любовь символизирует «божественное», ведь акт созидания, творения происходит с любовью.

Слово «Heil» («спасение») происходит в немецком языке от того же корня, что и слово «исцеление» (Heilung), и слово «святой», «священный» (heilig). Любое врачевание нацелено на целостность, которая переживается как нечто спасительное и священное. При сопровождении страдающих людей мы ощущаем, что «исцеление» все же остается тайной и являет собой то, что не измерить статистикой. Исцеление всегда опирается на духовное измерение нашего человеческого бытия, на «mysterium divinum»[53]. Мы можем понимать «божественное» как метафору нашей внутренней духовной сущности – «искру души», «внутренний огонь», «Самость», то есть как «предел возможного психического переживания в рамках самой психики» (И. Якоби). Ранее мы описывали «religio» как восстановленную связь с «первоосновой бытия», как религиозное переживание, которое, по словам Юнга, – источник жизни, смысла и красоты, которое придает миру и человечеству новый облик.

Жажда смысла – это, наконец, стремление проникнуть в это измерение, поиск и спасение, исцеление. Поэтому мы в своем психотерапевтическом искусстве встречаемся с вопросом о смысле, который не имеет отношения к ностальгии по смыслу и не обесценивается до невротического симптома, а, напротив, возникает из потребности быть «исцеленным», чувствовать единство тела, духа и души, а также из стремления принимать участие в большей целостности. В психотерапии исцеление может означать, что человек заново находит «утраченную первооснову бытия», свою Самость. Если нам это удается, то мы чувствуем и знаем, что нашли смысл своей жизни, скрытый за скоплением бессмысленности болезненных симптомов. Рене Бютлер пишет в своей книге о мистике мира: