Жажда смысла. Человек в экстремальных ситуациях. Пределы психотерапии

Тень целостности – аспект деструктивной власти – должна быть, по нормам Эго, вытеснена в бессознательное и все время оставаться там. Мы делаем это насильственно – отделяем от себя свою разрушительность, проецируем на другого, создаем образ врага и затем боремся с ним. Отграничение от деструктивности и смерти происходит с помощью «идентификации Я с героем», которая, по мнению Лесмайстера, идеализирована юнгианцами. Будто бы если такой идентификации не происходит, бессознательная, теневая сторона Самости «воплощается» и обессиливает личность. При этом все, что не соответствует собственному представлению о целостности, искореняется. Лесмайстер считает, что стремление с помощью психотерапевтических техник глубинной психологии подчинить бессознательное сознанию является продолжением «политико-экономической идеологии прогресса», «колониальной эксплуатацией» и «порабощением темного континента психики». Еще Фрейд считал, что осознание бессознательного подобно борьбе за каждую пядь земли при осушении Зюйдерзее[38]. В его максиме «Там, где было Оно, будет Я» Лесмайстер усматривает насильственность, она «звучит как боевой клич». Кроме того, в своей терминологии Фрейд часто прибегает к милитаристским понятиям – «защита», «занять», «одолеть» и т. д.

Таким образом, «тотальность» целостности содержит в себе «тоталитарность», некоторое сходство с безумием нацистской власти. Лесмайстер пытается даже толковать «юнговскую тень» и ее сродство с нацистской идеологией как обратную сторону его идеала целостности. Тень целостности схожа с тенью иудео-христианского образа Бога: в христианстве существует всем известное затруднение при объяснении происхождения зла, и, чтобы его избежать, зло просто проецируется на дьявола, чье происхождение остается тайной, покрытой мраком.

Еще одно воплощение теневой стороны прогресса и помешательства на совершенстве, характерного для нашего времени, Лесмайстер видит в образах «зомби», «живых мертвецов» фильмов ужасов. В безграничной ненависти и «зависти ко всему, что еще не умерло», зомби хочет воплотить недостающую ему человечность через «орально-садистический» каннибализм. Зомби является экстремальной персонификацией деструкции и всемогущества: он бессмертен. Соединение бессмертного духа-мертвеца и бренного тела дает бессмертное тело, в котором заключен дух мертвеца, то есть буквально «всемогущество во плоти».

Надо отметить, что деструктивность и злоупотребление властью, которые составляют теневую сторону целостности, обладают также и собственной теневой (то есть позитивной) стороной, а именно – преобразующим потенциалом. Если теневое, болезненное и неполноценное будет осознано и воспринято, трансформация становится возможной. Лесмайстер поясняет это на примере мифа о Дионисе, прообразе разрушительности.

Дионис, внебрачный сын Зевса, был растерзан на части ревнивой супругой Зевса. Гера, представительница всего консервативного, уничтожает младенца Диониса, олицетворение жизненности и вдохновителя надежд, и это приводит к его трансформации: части его тела сожжены и закопаны в землю, а из пепла вырастает виноградная лоза. Дионисийское обладает не только темными, но и светлыми сторонами: вино стало символом дионисийской жизнерадостности. По другой версии мифа, Аполлон, сводный брат Диониса, закопал части его тела под треножником Дельфийского оракула, и отсюда возникло дионисийское искусство прорицания.

«Растерзанный бог» Дионис символизирует превращение деструктивного в дионисийское в процессе уничтожения границ, как при опьянении, и утверждения жизненности. Дионис – не только «растерзанный», но и «терзающий» бог, анархист, сторонник радикального обновления, освободитель от тяжких ограничений. «Обращение к дионисийской мистерии растерзания… является попыткой снять запрет с архетипического уровня деструктивности и предоставить ему место для самовыражения» (Lesmeister, 1992, S. 105). При таком опыте бытия речь не идет, как в христианстве, о победе над смертью и о том, как сделать жизнь вечной. Также нет и цели достичь мирного сосуществования жизни и смерти, зато поставлена внутренняя задача найти место и счастью, и ужасу, а затем вытерпеть такое напряжение противоположностей.

Лесмайстер приводит в пример алхимический подход к преобразованию деструктивности, в котором после «умерщвления» и «гниения», то есть после «нигредо», «тьмы смертной» и переживания отчаяния и бессмысленности наступает трансформация первоматерии.

Фрейд утверждал, что влечение к смерти (танатос) является антагонистом влечения к жизни (эроса), что стало контрапунктом к всеобщей эйфории и вере в прогресс. Танатос находится в оппозиции и к безграничному оптимизму гуманистической психологии, и к убежденности логотерапии, что все негативное якобы также имеет смысл. Девиз Фрейда звучал как «si vis vitam, para mortem» («Хочешь жить – готовься к смерти!») и является парафразом латинского «si vis pacem, para bellum» (Хочешь мира – готовься к войне!).