Жажда сплочения

Пренебрежение к состраданию оборачивалось почти полным отсутствием полевых госпиталей во время войны. Раненый солдат считался просто «подпорченным» солдатом и должен был заботиться сам о себе. Американский военнопленный в лагере мог рассчитывать на медицинскую помощь от пленного врача в своем бараке, а японская охрана практически была лишена доступа к профессиональным медикам. Если боевые действия приближались к японскому тыловому госпиталю и захват его делался неизбежным, раненых не эвакуировали, а пристреливали или давали оружие, чтобы они могли покончить с собой.

Так же мало ценилась честность, особенно в пропаганде и международных отношениях. И нападение на Порт-Артур (1904), и захват Маньчжурии (1934), и атака на Пёрл-Харбор (1941) были совершены без предупреждения. Любые новости с театра военных действий представлялись как победы или умелое маневрирование. У нас нет возможности проверить цифры потерь японского флота в Цусимском бою (1904), но утверждать, что в трехдневном сражении с мощной русской эскадрой были потеряны всего несколько торпедных катеров, могут только люди, которым позволено врать беспардонно и безоглядно. В конце августа 1945 года население Японии еще не знало о том, что произошло в Хиросиме и Нагасаки (6 и 9 августа), и о том, что война проиграна[4].

Строгая иерархия соблюдалась не только в общественной, но и в семейной жизни. «Жена кланяется мужу, ребенок кланяется отцу, младшие братья кланяются старшим, сестра кланяется всем братьям независимо от возраста... Родители могут устраивать и расторгать браки своих детей, даже если те уже достигли 3040-летнего возраста. Отцу — главе семейства — первому подают еду за столом, он первым опускается в семейную ванну, ему кланяются все члены семьи»[5]. Общество, учредившее у себя строгую дисциплину, беспрекословное подчинение нижестоящих вышестоящим, есть, по сути, армия всегда готовая к походу. Мало того, что японцы считали такой порядок человеческих отношений наилучшим. Они изумлялись тому, что покоренные народы не выражают благодарности за упорядочение их жизни, проявляют явную враждебность. В невообразимой жестокости, с которой оккупационные японские войска обращались с местным населением в Корее, Маньчжурии, Китае, Малайзии, Индонезии, Филиппинах, проявлялось не только их традиционное презрение к состраданию, но и мстительность. «Не умеете ценить нас?! Так мы вам покажем!»

На примере Японии мы ясно видим, что воинственный тоталитаризм может быть создан без аппарата принуждения, без тайной полиции, лагерей, внутреннего террора. Народ добровольно предпочел счастье сплоченности счастью свободного самоутверждения и превратился в могучую военную силу, с которой удалось совладать только ценой огромных усилий и потерь.

Сталинский тоталитаризм имел совершенно другую природу. Он не искал опоры в народных верованиях и традициях, всюду предпочитал действовать страхом и грубой силой. В Германии и Японии революционный переход в индустриальную эру произошел без гражданской войны, поэтому в них уцелело много людей с образованием, энергией, целеустремленностью, верой в традиции. В России же Гражданская война 1918 — 1921 годов, последовавшая эмиграция побежденных и волны террора практически уничтожили тех, для кого свободное самоутверждение было дороже всего остального. Оставалась народная масса, способная ценить только счастье сплочения, и эту потребность сталинский режим был готов удовлетворять любыми доступными средствами.

Во многом эти средства и методы повторяли то, что делал Гитлер в Германии. Недаром режиссеру Ромму удалось сделать документальный фильм «Обыкновенный фашизм» (1965), в котором культурные россияне брежневской поры видели скрытое разоблачение сталинщины. Военные парады, оглушительная пропаганда по радио и в газетах, шествия физкультурников, бравурные марши, трудовые победы в кадрах кинохроники. Но было одно свойство, которое в Сталине развилось сильнее, чем в немецком фюрере, — звериный инстинкт самосохранения.

Он неплохо знал русскую историю и помнил, сколько русских правителей были лишены власти или даже убиты собственными военными. Свержение царевны Софьи стрельцами (1689), стрелецкие бунты, чуть не погубившие Петра Первого (1698), убийство гвардейцами Петра Третьего (1762), а потом и Павла Первого (1801), восстание декабристов (1825). По сути, и свержение Николая Второго в феврале 1917 года было осуществлено девятью главнокомандующими фронтами в его собственной армии, которые отказались защищать трон от революции. Недаром для прославления в кинематографе и литературе Сталин выбрал тех российских владык, которые безжалостно расправлялись с военными: Ивана Грозного, пославшего своих опричников убивать бояр, и Петра Первого, не брезговавшего отрубать головы стрельцам собственноручно. (Оба, кстати, сыноубийцы.)