Жажда жить

— Вы хороший человек, Пол. — Грейс накрыла его ладонь.

— Как вы, все в порядке?

— Не сказала бы, но гораздо лучше, чем раньше. — Она поднялась: — Хозяйка совсем забыла про гостей.

— Иногда мне кажется, что она вроде как про себя забыла.

Грейс положила ему руку на плечо и отошла.

Время приближалось к десяти, когда вереница машин подъехала к входу в «Несквехелу» с Четвертой улицы. Перед большим шатром, огороженным от несуществующего ветра дополнительным занавесом, слонялось изрядное количество не приглашенного на праздник народа. Это могло бы стать поводом для шумной демонстрации протеста, тем более что в разгаре была забастовка сталелитейщиков, вот-вот должна начаться забастовка угольщиков, возникла угроза приведения в действие запретительных мер, но Форт-Пенн все еще оставался железнодорожным городом, в котором преобладали антизабастовочные настроения. Как однажды заметил отец Роджера Бэннона: «Тот, кто ходит на работу с часами, не считает себя частью рабочего класса. Пусть он будет макаронником, или даго, или полячишкой — никакой разницы, положи ему в карман никель или четвертак, и вот вам пожалуйста, маленький капиталист». Тем не менее на всякий случай полиция приняла меры предосторожности, расставив своих людей в форме и без оной у обоих входов в гостиницу — с Четвертой улицы и с Пенн-стрит. У хранителей закона и порядка, от которых трудно ожидать досконального знакомства с женской психологией, возник один сложный момент, когда к входу подъехал лимузин Грейс: уличный шум внезапно стих, и пораженные полисмены принялись обеспокоенно оглядываться по сторонам, но вместо взрыва бомбы или революционных лозунгов послышался шепот, быстро превратившийся при упоминании имени Грейс в общий выдох восхищения. На Грейс была котиковая накидка, простое темное платье из тафты, из украшений — только тонкое бриллиантовое ожерелье, но это было нечто. Это была — Она. Такая, какой только мечтали быть женщины помоложе, а женщины постарше, те, кто знал, сколько Грейс лет, — могли гордиться.

Вместе с Грейс в ее машине были Пол Райхельдерфер, Данкан Партридж и старая миссис О’Коннол. Войдя в фойе, все они дружно улыбнулись, явно довольные эффектом, произведенным на публику. Но уже около лифта, остановившись позади пожилой пары, Грейс негромко сказала Полу:

— Что-то мне стало страшно, Пол. Страшно.

— С чего бы это?

— Даже не знаю… Все эти люди… я не думала, что они обратят на меня внимание.

— А что, по-моему, вы им понравились.

— Так-то оно так, но могло получиться и иначе. Вы знаете, о чем я. Два года назад…

— Не надо думать об этом, — сказал Пол. — Они-то не думают.

— Это верно, не думают. Не думают… Ладно, вот билеты.

Народ, пунктуальный во всем — из тех, что попроще, робкие, голодные, — уже успел изрядно отведать разных блюд, когда Грейс и ее компания только появились. Кое-кто из верхушки лениво слонялись по фойе, делая вид, что разглядывают интерьер, хотя на самом деле только и ждали, когда Грейс войдет в зал «Пенсильвания». Стоило ей открыть дверь, как они тут же последовали за ней, создав тем самым небольшую суматоху, которой, однако же, хватило, чтобы отвлечь общее внимание от Грейс. Ее гости заняли свои места, и, как говорится, гостиница «Несквехела» пустилась в плавание.

Меню были переплетены в искусственную кожу голубого цвета, с желтой шелковой тесьмой-закладкой, кисточками и большим, наполеоновских размеров, вензелем «Н» на обложке. Получая всего двадцать долларов с персоны, владельцы гостиницы явно теряли в деньгах, выставляя взамен еду, напитки, серебряные ящички с сигаретами для мужчин и отделанные серебром дамские сумочки. Чарлз, метрдотель гостиницы, убеждал членов комитета: «Гости в этот день, по моему мнению, в своем подавляющем большинстве не из тех, что берут меню домой. Думаю, когда все кончится, вы увидите, что множество карт валяется на полу. Зачем в таком случае напрасно тратить деньги? Потом, на ужине в честь губернатора штата, и впрямь можно выложить красивые сувенирные меню. Разумеется, за счет подрядчика или субподрядчика».