Жажда жить

От Кэмпиона ему было неприятно слушать даже похвалы. Это был хороший, хотя и сильно пьющий ответственный секретарь одной из нью-йоркских газет, который сейчас только выбирался из грязи, и делал это жестко, используя весь свой немалый редакторский опыт. Холлистеру он не нравился, потому что он считал, будто Кэмпион согласился дать ему колонку, только чтобы поставить на его место своего человека. Новый редактор отдела новостей Кроули выполнял за Кэмпиона всю грязную работу, ну а тот пребывал со всеми в хороших отношениях, вместо шишек получал одни только пышки. У Холлистера не было никаких иллюзий относительно того, что Кэмпион высоко ценит его как профессионала. С другой стороны, он был уверен, что сейчас, когда колонка становится все популярнее, он ему нужен. И Брок Колдуэлл прислушается к мнению Кэмпиона.

Вернувшись на рабочее место, Холлистер начал насквозь, страницу за страницей, читать дневной выпуск. На седьмой полосе, где печатали светские новости, он наткнулся на материал Пенелопы Пенн, известной также под именем Шарлотты Бухвальтер, племянницы Вальтера Б. Бухвальтера. «Несмотря на то что многие наши студенты разъезжаются по своим колледжам, — писала Пенелопа, — светская жизнь в Форт-Пенне продолжается. Разного рода посиделки, предшествующие Великому посту, в полном разгаре, происходят они в основном в гостинице „Несквехела“, где на минувшей неделе я заметила несколько весьма любопытных собраний. В пятницу миссис Сидни Тейт принимала за своим обычным угловым столиком миссис Эдгар Мартиндейл и миссис Уинфилд Скотт Борденер. Миссис Тейт мимоходом обмолвилась, что не далее как вчера она начала обдумывать план проведения целой серии скромных ужинов. Все они будут проходить в доме на Второй улице, где живет ее брат мистер Брок Колдуэлл. Мне также удалось выяснить, что миссис Тейт пристально следит за капитальной перестройкой своего загородного дома в Риверсайд-Фарм, неподалеку от Бексвилла, которая, как она рассчитывает, будет закончена еще до наступления весны…»

— Черт бы ее побрал! — выругался Холлистер. Стало быть, не уехала, что-то планирует. Причем дома. В перемене планов он лишний раз усматривал проявление независимости ее характера, но решительно отказывался видеть какую-либо непоследовательность в том, что клял ее именно за то, чем еще несколько минут назад восхищался. И еще: он смутно (потому что неохотно) осознавал, что это куда более сильная, куда более независимая женщина, нежели та приятная особа, которая виделась ему в довольно, как бы сказать, покровительственных грезах. Беда в том — и сейчас он это отчетливо понимал, — что она виделась ему в отражении страстного желания, непобедимой потребности в нем, в том, что он мог для нее сделать. Приходилось признать, что как раз в тот момент она была менее всего независима. И он еще был не вполне готов признать, что независимость — это свойство, которым он в ней восхищался лишь теоретически, а в сущности — боялся.

Но после того как прошло первое потрясение от того, что ему казалось обманом с ее стороны, и раздражительная растерянность, вызванная переоценкой характера этой женщины, он испытал большое удовлетворение тем непреложным фактом, что он обладал ею и заставил ее признать в глазах всего мира, что нужен ей. «Хорошо, что у нас в тот день была машина, лошади наверняка бы понесли», — подумал он.

— Что смешного, мистер Холлистер? — К столу подошла Мэри Кемпер.

— Смешного? A-а, да так, про машины пишу.

— Тут для вас куча писем, — сказала она. — Пятнадцать. Никто в газете столько не получает в последнее время.

— Ну, это просто потому, что никто не знает, что вы у нас работаете. Симпатичная девушка Мэри Кемпер.

— Скажите это морякам, — подавила довольную улыбку Мэри.

— Так моряк с вами и говорит. Вам тоже небось немало пишут?

— Ну вот, мистер Холлистер, теперь и вы туда же. А то мне мало того, что другие говорят.

— И все же? — настаивал он.

— Хотите узнать?

* * *

В первое же воскресенье после своего приключения в Эмеривилле Грейс написала длинное письмо Полу Райхельдерферу. Легла она в тот день рано, но в час ночи встала, вынула из запертого ящика письмо и сожгла его в камине.

На следующий день она обедала с Броком и Анной. Сразу после десерта Анна поднялась наверх. В тот день возобновились занятия в школе, Альфред еще раньше уехал в Лоренсвилл, и впервые за две недели в небольшой библиотеке не было рождественской елки, а с окон на первом этаже дома исчезли гирлянды.

Брок развалился в кресле.

— Слушай, Грейс, а почему бы нам не затеять скромные вечеринки?

— «Слушай, Грейс, а почему бы нам не затеять скромные вечеринки?», — передразнила она.

Он улыбнулся, вспомнив, как отец старался отучить его от привычки начинать каждый вопрос словом «слушай».

— Помнишь?

— Не очень-то это у него получилось. А зачем эти вечеринки? Чтобы ввести в общество мадам Дорфлингер?

— Ну, отчасти.

— Почему же «отчасти»? Разве ты не хочешь, чтобы она была вместе с нами?

— Положим, хочу, а что в том плохого? Новые лица следует приветствовать.

— И фигуры, — добавила Грейс.