Жажду — дайте воды

Пошла. Хачипап воспротивился было. Не послушала, пошла. Ничего не сказала пасущему в ущелье коз Мамбре.

Пошла…

Сладострастной улыбкой зажегся Бахши-бек, увидев жену козопаса Мамбре.

«Пришла?»

Сурово глянула на него невестка Шогер.

«Верни людям воду! — сказала она. — Земля и село погибают, жалко их. Верни воду».

«Верну, — криво улыбнулся Бахши-бек. — Только знай, красавица, мир — это дай и возьми».

Пощечина невестки Шогер черной змеей стеганула жирное осклабившееся лицо Бахши-бека.

«И не дал, так возьми! Возьми и запомни: я, невестка Хачипапа, пришла, чтобы плюнуть тебе в лицо».

Зазвенела еще одна пощечина.

Бахши-бек едва успел проглотить выбитый зуб, а невестка Шогер исчезла…

Дорога, она ведь и уводит и возвращает.

Вернулась. На скале ее ждал Мамбре. Невестка Шогер весело шепнула ему на ухо: «Я выбила зуб Бахши-беку, Мамбре…»

Хачипап гремел со скалы: «Нет у меня сына Мамбре, пока есть Бахши-бек».

Старик спустился со скалы, снял с себя папаху и надел ее на голову невестки.

«Будь благословенна!» — сказал он.

И невестка Шогер вдруг расплакалась. Перед ней блестели глаза-кинжалы Бахши-бека. «Мир — это дай и возьми». Рука еще горела от ударов.

«…И не дал, так возьми!..»

Рука бабушки Шогер трепещет в воде.

…Полой стерла кровь с пальцев и вернулась в село.

А воды нет. Не зажурчал ручей в сухом русле. Цветы граната не ожили. Иссохшая земля не напилась прозрачной влаги.

Давно это было… Бабушка Шогер зачерпнула воды из ручья, утопила в ней горячие губы.

— Охай…

Шипучая змея скользнула подальше от водной дороги.

— Получил свое, Бахши-бек?

Бабушка Шогер засмеялась в лад с журчащей водою. Но тотчас примолкла.

Воспоминание о том кровавом дне не оставляло ее.

…Зарычало ущелье. Пришел Мамбре с окровавленным кинжалом. Погладил он волосы Шогер и сказал: «Пес получил свое…»

Хачипап снял папаху с головы невестки и надел ее на голову Мамбре.

«Месть твоя свята, сын мой…»

Давно это было…

Перед бабушкой Шогер мгла. Из мглы черным голосом рычит тот далекий день. Село собралось на горе и оттуда забрасывает камнями место, где испустил дух монгольский нойон Чар-Катай, где будут тлеть кости Бахши-бека, где потом зажурчит несущая жизнь вода.

«Насыпай, насыпай…»

И сейчас еще высится груда камней в ущелье Цицернаванка…

Гранат горит красным пламенем на зеленеющей земле Ладанных полей. Под тенью его журчит вода.

Бабушка Шогер вынимает руку из воды, стряхивает капли на землю, чтобы ни одна из них зря не пропала, чтобы не пропал труд и пот ее внуков.

Зазеленели Ладанные поля. Тень граната прохладная.

Мчится Астг на коне по Ладанным полям, баюкающим в своих объятиях обильную воду, источающим зеленую песнь земли. Не искры, а брызги воды — сотни маленьких солнц — вылетают из-под копыт коня.

Ладанные поля утолили свою жажду. А мы, крылатая всадница?.. Мы с тобою утолим?..

…Стонут Ладанные поля.

«Не уйдешь ведь, нет?..»

«Нет! — кричит мое сердце. — Не уйду!»

Запоздалая улыбка на лице бабушки Шогер. О чем она?

Из ущелья выходит дядюшка Мамбре. Приближается и садится под тень расцветшего граната.

— Что ты? — спрашивает он, глядя на улыбающуюся свою старуху.

— В кладовой старого дома осталось вино, — говорит бабушка Шогер. — Сходи за ним.

— На что оно тебе?

— Сходи. Будем свадьбу играть моему Граче…

Жажду — дайте воды

Новые сады на Ладанных полях. Все вокруг утонуло в зелени…

Впервые в жизни я оказался здесь на пахоте малым ребенком. Наш клочок земли был рядом с Хачипаповым. Он и пахал его. А меня вроде бы на подмогу прислали.

Умаявшись, садились перекусить тут же на борозде. Крестьянская пища нехитрая: хлеб, мацун да мята перечная для остроты.

«Чего на борозду садишься»? — удивленно спрашивал я Хачипапа.

«Чтоб тепло земли выгнало холод из моих колен», — отвечал он.

Закончив вспашку, мы спускались к дому: Хачипап — пешком, я — на груженном сеном коне. Мал был еще.

Собираясь домой, Хачипап не вытряхивал землю из карманов и трехов — уносил все крохи с собой, чтобы оживить клочок скалы перед своим домом. В ответ на мой недоуменный взгляд Хачипап говорил:

«Вырастешь — узнаешь цену земле».

«А не лучше ли спуститься сюда и здесь построить дом?» — спрашивал я.

«Ба! — сердился Хачипап. — Неразумное ты дитя. Да мыслимое ли дело строиться на земле-кормилице? Перво-наперво хлеб, брат мой!..»

И Хачипап с такой силой опирался на плуг, что тот почти наполовину врезался в каменистый чернозем.

«Э-эй, молодцы, — кричал Хачипап подпаскам. — Затяните «Оровел», потешьте душу. Глядишь, и быки и земля тоже спасибо скажут».

Первым начинал Арташ:

Жажду — дайте воды, хо…
Растопите снег горы Татан, хо…

Арташу подпевал и сам Хачипап своим густым, словно бы тоскующим голосом:

Уведите вон лучи, хо…
И уймите стон земли, хо…

Как по цепочке, тянулся «Оровел», поднимаясь в гору, все выше и выше. И докатывался наконец до склоненной над люлькой невестки бабушки Шогер, жены Арташа.