Жажду — дайте воды

Трясет нас в кузове грузовика. Тесно, жмемся друг к другу. В мгновение ока исчез с глаз наш маленький-премаленький городок. Мы промчали под кронами дедовских ореховых деревьев.

— Назад больше не вернемся…

Я вздрогнул. Это сказал Серож Зарелян, щуплый паренек, в учениках у сапожника был, может, годочка на два постарше меня.

Двое новобранцев всхлипнули.

Мы подминаем мешки с продовольствием, наспех сшитые из брезента, сатина и даже из постельного белья. Я говорю, что мы непременно вернемся назад. Но даже весельчак Андраник Адонц не верит. А коротышка Барцик пробурчал под нос:

— Э, болтаешь, да!..

Солнце бьет нам в лицо. Мы дышим зноем. Андраник попробовал было запеть, но получилось что-то вроде всхлипов. Серож прикрыл ему рот ладонью. Я вспомнил, что захватил с собой записную книжку и химический карандаш.

* * *

Добрались до сборного пункта. На железнодорожную станцию нас не повезли. Приказали расположиться в помещении школы…

Еще в техникуме я пристрастился записывать все увиденное и услышанное. По старой привычке я и тут примостился на подоконнике и извлек свою записную книжку. Но что мне писать? И зачем?

Однако вот пишу…

* * *

Двадцать четвертое июня. Мы уже второй день солдаты. Солнце огнем раскалило медно-бурые скалы. Мы не смогли уснуть, хотя на ночь растворили все двери и окна в школе.

Полдень. Все собрались на школьном дворе слушать радио. Какие новости сообщит нам Москва? Восемь юношей подошли к нам.

— Где ваш командир? — спросил один из них. Его густые буйные волосы спадают на лоб, на шею.

— Какой командир? — говорю я ему.

— Самый старший.

Парень сказал, что они только-только окончили среднюю школу и получили аттестаты зрелости.

— Поздравляю! Похоже, вы закончили ее с успехом?

— Да. Но мы хотим на фронт. Затем и пришли. Нас восемнадцать, все только что окончившие школу. Хотим добровольцами в рядах красноармейцев отправиться на фронт — защищать Родину!..

Парни с такой надеждой смотрят на меня, как будто именно я и есть тот самый командир, которого они ищут. И, признаюсь, у меня в душе шевельнулась радость — эти горцы, эти армянские юноши, уверенно несут в себе ту силу, ту любовь к отечеству, которые мы, учителя, взрастили в них!..

— А ваши родители не против? — спрашиваю я.

— За родителей нам сейчас — родина. Она в беде! — отчеканил все тот же кудлатый парень. — Помогите нам отыскать командира, чтобы сказать ему о нашей просьбе.

Я посоветовал им обратиться в райвоенкомат. Это там занимаются такими вопросами.

Ребята послушались, ушли. Я долго провожал их взглядом. Вот они вошли во двор военкомата. Я мысленно крикнул вероломному зачинщику этой войны фашисту Гитлеру: «Эй, безумец, и ты считаешь, что можешь победить народ, сыновья которого — такие парни? Готовь саван, безмозглый. Не сегодня, так чуть позже сгинешь!»

Двадцать четвертое июня. Через полгода и четыре дня, двадцать восьмого декабря, мне будет восемнадцать.

Мои записки начались вот так.

КОМРОТЫ АРАМ АРУТЮНЯН

Небо полыхает жаром, вода теплая. Мы хватаем воздух, словно рыбы, выброшенные на сушу.

Всю провизию пришлось побросать. Куры протухли, сыр высох. Не мудрено. Кому охота есть в эдакую жару!

Прибыли еще два эшелона с солдатами. Один из Грузии, другой из-под Шемахи — и пожилые и совсем еще юнцы. Почти все — кавказцы.

Нас разделили на роты и взводы. Я попал во вторую роту. Командиром в ней Арам. Он из наших мест. Арам участвовал в финской кампании и всего два месяца назад демобилизовался. Собирался жениться. Однако вот опять война…

Арам Арутюнян спросил:

— Зачем тебя направили в эту часть?

Я не понял его. Как так — зачем? Мне хотелось, чтобы меня взяли в армию, вот и взяли. Арам как-то особо подчеркнул слова «в эту часть», но ничего толком не объяснил…

Изнуренные жарой, мы лежим в тени, под самыми стенами. Мне чудится наш сад, ручей…

Вечереет. Всех собрали на школьном дворе. Политрук роты сказал речь. Мы с воодушевлением приветствовали его криком «Ура!».

* * *

Принесли обмундирование. Я не стал выбирать. Взял первые попавшиеся под руки шинель и гимнастерку с брюками да тут же на месте и облачился в потемневшую от пота латаную форму.

Когда вся рота обмундировалась, я так и обомлел: ребята стали невероятно смешными. Серож в черных матросских штанах, а сверху еще наброшен какой-то вроде бы мешок. На Андранике гимнастерка командирская, а у Барцика — с дыркой на спине и к тому же очень короткая.

На мне серая, штопаная шинель. А штаны — еще и Серож бы в них со мной поместился. Башмаки тяжелые, сбитые, шнурки длинные. Но истинное мучение — это обмотки. Как бы крепко я их ни закручивал, разматываются и путаются в ногах.

* * *

Нас пешими препроводили в горы, в небольшое село. Дорога туда обрывистая, каменистая, зажатая кустарником.

До места мы добрались только к полуночи. Было холодновато. На вершинах лежал снег, горная деревушка — серая груда камней. Я спросил у комроты, зачем нас сюда привели.

— Будем строить, — ответил он. — Наша часть — стройбатальон.

— То есть как это? — оторопел я. — Выходит, мы не настоящие бойцы?

Он не ответил.