Жаждущая земля. Три дня в августе

«Ты меня не жди. Я много думала и долго к этому готовилась. Видно, то, что должно прийти, приходит, и никуда ее денешься. Знаю, ты меня осуждаешь, все меня осудят, но я не могу быть только твоей тенью…» И лишь в самом конце письма, как бы между прочим: «Роландаса заберу в сентябре. Ему лучше будет в городской школе. Могла бы и Генюса. Как ты хочешь… Бывшая твоя…» Бывшая… Исчезнувшая… Без вести пропавшая… И ты рано утром выехал искать ее, хотел напасть на след, ведь не может человек исчезнуть бесследно. Ехал и думал о других ее письмах. Вспомнил то, что получил за неделю до последнего, страшного: «Готовлюсь к последнему экзамену. Нелегко, сама не знаю, как повезет… Я боюсь. Ужасно боюсь…» Ты потрогал пиджак, где во внутреннем кармане было это и все другие письма, и только теперь, в городе, подумал — сколько в них было тревоги, скрытой боли, невысказанных слов; но ты ведь второпях пробегал взглядом строки, словно клочок старой газеты. «Зачем я их ношу?» — подумал ты и даже не мог вспомнить, как эти письма оказались в кармане. Ты растерянно брел по проспекту, словно впервые оказавшись в большом городе. Поглядывал на людей, спешащих куда-то, равнодушных к тебе и к другим. Стоял у троллейбусной остановки и не знал, куда ехать. Потом пришел в университет и тебе сказали: «Увы, товарищ Тракимене не явилась на госэкзамены». — «Вы шутите», — обиделся ты. «Я вам говорю, товарищ Тракимене не сдала ни одного экзамена. А кем вы ей приходитесь?» — спросил человек в роговых очках, и ты растерялся, нестерпимо захотел сесть и посидеть, но знал, что надо уходить, только не знал куда. «Кем приходитесь?» — повторил вопрос человек в роговых очках, и ты торопливо ответил: «Знакомый». Тебе и впрямь показалось, что ты просто знал ее когда-то… Потом обедал в ресторане «Дайнава» и поглядывал на женщин. Вечером сидел в кафе «Неринга» — от усталости кружилась голова — и поглядывал на женщин. Гостиницы не достал, ночь проболтался на вокзале, как бездомный, — и поглядывал на женщин. И наутро тоже — весь день так. А когда вернулся, тебя встретили печальные глаза матери. «Почему от меня скрываешь?» — спросила она. «Что я от вас скрываю, мама?» Ты даже не понял, о чем она. «Вся деревня знает, одна я ничего не ведаю. Ах, сынок, сынок…» Хотел побежать на почту и заказать разговор, но на дворе рассудил: скандалом только масла в огонь подольешь. И ты стал ждать: не мог до конца поверить письму. Нельзя же так вдруг… Но так ли уж вдруг?.. Не привык ли ты за вечными заботами не замечать жены? Сидит она дома и пускай ее сидит, ведь дом полная чаша; пускай себе учится, пускай ездит в город; пускай ходит сама в кино и театр, мне-то ведь некогда… Поначалу она ласково звала с собой, потом стала осыпать упреками, а под конец притихла, и ты обрадовался: смирилась, притерпелась к твоему образу жизни… А может, это была женская тактика — ударить исподтишка?.. Прошла неделя, началась вторая, и ты снова шнырял в толпе, торчал у кинотеатров, ошивался в ресторанах… И снова ждал. Ждал, не для того, чтобы сказать: давай забудем все, давай жить, как жили. Ты ведь и теперь ждешь. Ждешь каждый день, потому что тебя подкосили из засады, а ты хочешь сразиться лицом к лицу, по-мужски, и выйти из этой рукопашной победителем.

Тукают шажки в прихожей, и Тракимас откладывает вилку.

— Папа, Генюс стекла у Марчюкониса разбил! — кричит с порога Роландас: глазенки, кажется, испускают молнии.

— Какие еще стекла?

— В огороде!

— Черт вас там носит! На чужие огороды еще начнете бегать, как воришки. Вот возьму ремень!.. — И уже берется рукой за пряжку, но Роландас понимающе хихикает: отец часто грозится, но еще ни разу… Растерявшись, Тракимас опускает руки. — А почему ты ябедничаешь на Генюса?.. Он бы и сам признался.

— Роландас сказал, что я не попаду, и я ка-ак запустил… — надув губу, всхлипывает Генюс.

— Разве можно бросать камни в стекла?

— Я не знал…

— А если Роландас скажет, чтоб ты сунул палец в огонь, ты тоже сунешь?

— Ха!

— Так почему ты его слушаешься?

— Он меня не слушается! — кричит Роландас.

— Ты лучше меня слушайся. Если маленький ребенок говорит…

— Я не буду его слушаться!

— И я не буду!..

Дети кричат наперебой, и Тракимас не знает, кому что говорить.

— Лучше давайте так: вы оба будете слушаться бабушку.

— Ладно уж! — первым соглашается Генюс.

— Будем, — помолчав, говорит Роландас. — Но мяса есть я все равно не буду. Я хочу картофельных оладий.

— Попроси хорошенько, и бабушка нажарит.

— Пойду попрошу.

— И я… Бабушка, оладий!

Убегают в открытую дверь. Веселые, бойкие ребята, Но почему они так редко вспоминают свою мать? Бабушка ее заменила? Да что я тут… Как бы я жил без мамы… Надо ей все-таки отдыхать побольше. Вот кончится страда, может, смогу чаще забегать домой. «Роландаса заберу в сентябре…» Заберет… Осеннюю и зимнюю одежду заберет и в придачу — Роландаса.

Шаркая, входит мать, спрашивает, наелся ли, не надо ли еще чего, потом говорит:

— Я с Барштене давеча толковала. Говорит, у Крейвенаса пчелы перевелись. Не слыхал?

Опять этот Крейвенас! Только-только забыл про него, и опять!