Жаждущая земля. Три дня в августе

— Мне не жалко, маменька, да вот… не обязательно. Никто ведь не гонит его, Стяпонаса-то…

И уходит с колыбелью в охапке.

По дороге едет порожний грузовик; далеко, за фермами, стоят комбайны; наверно, обеденный перерыв. На озере лодки — три, четыре, пять… Это здесь, на этом конце. Гомон купающихся, плеск воды. С каждым годом все больше народу здесь отдыхает. Да, таких мест немного, и, кто побывал хоть раз, на следующее лето друзей с собой позовет. Пройдет еще год, другой… Говорят, озеро отвели под городскую зону отдыха. Сколько в этом правды, неизвестно, до поры до времени все на бумаге, ну, а вдруг… Тогда целыми семьями сюда хлынут. А где жить будут? Хм…

Со стремянки видно далеко, и Вацис, набрав яблок в подол ковбойки, не спешит спускаться, обводит взглядом поля, смотрит на мглистое от зноя озеро, на лес. У ржаного поля видит отца. Что он там потерял? Наклонившись, отец поднимает соломинку. Семенит по ржищу, нагибается снова. Опасливо оглядевшись, подбегает к краю луга, где торчит нескошенный пук побелевшей ржи, срывает колосья и, набрав полную горсть, чешет домой. Словно гонятся за ним. Хм, усмехается Вацис, ну и ну… Что делает с человеком старость — нарвал колосьев и дует, как мальчишка. Вообще-то бойкий старик. А вот овчину никак не отнесет выделать, не допросишься…

Вацис аккуратно укладывает яблоки в колыбель. Неподалеку, на тропе, стоит Марюс и робко глазеет на него, трет ногу об ногу.

— Что скажешь, парень? — спрашивает Вацис, улыбнувшись малышу.

Мальчик все трет ногу об ногу; муравьи искусали, что ли?

— Почему не отвечаешь, раз спрашиваю?

Марюс молчит и смотрит. Вацис подбирает с земли желтые паданцы.

— Скажи, кто ты такой? — Вацис подходит к мальчику. — Скажи, яблок дам.

Мальчик, зардевшись, шевелит губами.

— Ну, кто ты?

— Марюс, — наконец, говорит мальчик и складывает ладошки корабликом.

— Я тебя спрашиваю, кто ты: литовец или украинец, а?

Ручонки Марюса опускаются, он моргает большими пестрыми глазами.

Вацис поворачивается к нему спиной, делает шага два, потом, остановившись, улыбается:

— Скажи: я литовец.

— Я литовец, — повторяет Марюс.

— Правильно, — хвалит Вацис, словно ученика на уроке в сельской школе когда-то. — И еще скажи: мой папа литовец, и я литовец.

— Мой папа литовец, и я литовец.

— Молодец! На яблоки и чеши.

Мальчик берет ручонками яблочки, они падают, он собирает их, они снова падают в траву. Вацис смотрит на него со стремянки.

— Ну, беги отсюда! Достал и уматывай…

Мальчик бежит, рассыпая паданцы.

Вацис улыбается из-за листвы.

Наполнив яблоками колыбель, Вацис перетаскивает ее в корзину к автомобилю, располагает на сиденьях, застеленных полосатым ковром. Потоптавшись во дворе, бросает взгляд на ясное небо: рановато еще; ладно, поедет не спеша.

В комнате у лавки стоят два чемодана, рядом — объемистый рюкзак, сумка. Полина пришивает пуговицу к детским штанишкам. Стяпонас сидит, утонув в сигаретном дыму.

— Попрощаться пришел, — вяло говорит Вацис.

Стяпонас разгоняет рукой дым, тушит сигарету в пепельнице, доверху наполненной окурками.

— Вечером вас не будет? — спрашивает Полина.

— Нет.

— А завтра?

— Тоже.

— Говорю, может, подбросите нас…

— Полина! — обрывает ее Стяпонас. — Раз ему надо, то пускай…

— Надо, сейчас уже надо…

— Спозаранку яблоки дороже. И покупателей больше, воскресенье, — Стяпонас говорит бесстрастно, но Вацис чувствует скрытую издевку.

— Оказывается, еще не все успел забыть! — язвит в ответ Вацис.

— Копейка рубль бережет, братец. Скоро на «Волге» будешь раскатывать.

— Думаешь, нет?

— Рубль да рубль…

— Не говори — как всегда, так и сейчас: без денег дурак набитый, а при деньгах — все двери открыты.

Стяпонас резко поднимается со стула, сует руку.

— Будь здоров.

Ладонь брата твердая, как камень, чувствует Вацис. Раскаленный камень. Смотрит брат мимо, на виске бьется жилка.

Вацис подает руку Полине, наклоняется над Марюсом.

— Ну, парень, кто ты такой?

— Я… Я…

— Кто? Не слышу.

— Марюс.

Услышав, как затрещали кулаки Стяпонаса, Вацис ныряет в дверь.

Счастье улыбнулось ему с самого утра, суля славный денек. Жена собиралась в магазин, положила на кухонном столе авоську с четырьмя рублями и убежала куда-то. А Сенавайтис, как нарочно, вернулся: вспомнил, что сигареты дома забыл. Взял с подоконника початую пачку, а тут — деньги! Разделил по совести — тебе половина, и мне половина. И выбежал рысцой, пока супруга не увидела. Факт, когда явится обедать, будет гроза… Но в какой день она не гремела, гроза-то?

Тут бы и сбегать в магазин, конечно, но Сенавайтис отложил это дело: еще на жену наткнется, разорется баба посреди улицы. Не стоит. Он уж потерпит часок, а потом тихо, культурно приобретет. Хотя ох как трудно терпеть, когда у тебя в кармане две рублевки шуршат.

Сенавайтис бродил по телятнику с вилами в руках, толкал с места на место вагонетку, а под ложечкой все посасывало да свербило пересохшее нёбо. Поболтал с телятницами, что пришли поить своих питомцев, отмочил соленое словцо, а те сразу замахали на него руками: уходи, мол! Вот девы непорочного зачатия!

Снова уныло слонялся среди загородок.