Жаждущая земля. Три дня в августе

— Папа, я боюсь, — прошептал Болюс, а Петруте юркнула в кровать к матери. В колыбели заплакал маленький Антанелис.

Казис в бессилье сжимал тяжелые кулаки. Все тело как бы налилось свинцом.

— Боже ты мой… Казимерас, — лепетала жена, обняв девочку.

Аксомайтис натянул штаны, взял в руки деревянные башмаки.

— Будь что будет, дверь не открывай!

— А ты?

— Я бегу. Не могу я!.. Закроешь окно.

Он ушел в боковую комнатушку. Окно в палисадник было не заслонено. Посмотрел в него, отцепил крючки, бесшумно открыл обе створки и, перешагнув подоконник, сполз на грядки. Босые ноги почувствовали прохладу росы на цветах. Полежал за кустом пионов, прислушался. Кругом была тишина. В воздухе витал запах пионов, острый и хмельной. С чистого неба поверх яблонь глядел стертый диск месяца, где-то в кустах засвиристела ранняя пташка. За избой громыхнуло окно.

Аксомайтис перебрался через низкую изгородь и бросился между яблонями. Бежал, нагнувшись, трусливо оглядываясь, словно вор. В одной руке башмак, в другой — второй. «А если они дверь будут ломать?!» — подумал уже у ольшаника и остановился как вкопанный. Замерло сердце, застыло, а потом так трепыхнулось, что, казалось, выпрыгнет из груди. Казис смотрел издали на смутные очертания своего хутора, и его охватил ужас. Не за себя — за жену и детей. И слушал, не закричит ли кто… жена или дети. Всем телом подавшись в сторону хутора, с башмаками в руках, он слушал не только ушами — и широко открытым ртом, и расширенными глазами, — готов был каждую минуту броситься назад. Но там, на хуторе, только пес лаял. Нет, нет, ему нельзя возвращаться. Он должен что-то сделать. Ведь решился же на что-то, убегая из дому. Никак он не мог вспомнить, решил что-нибудь или нет, когда прыгал из окна. Искать помощи в деревне, будить мужиков? Но пойдет ли кто на них с голыми руками?.. С палкой против их винтовок? О, если б случились народные защитники! Но они сейчас в городке, а до городка — десять километров.

У Аксомайтиса заныла правая нога, — видно, напоролся на ветку. Он надел башмак. И тогда у него мелькнула мысль — он ухватился за нее, как утопающий за соломинку. Забрался поглубже в кусты и изо всей мочи закричал:

— Разбойники напали! Разбойники! Спасите, люди добрые!

Пронзительный голос Аксомайтиса разорвал ночную тишину, несся над полями словно удары по рельсу.

— Люди добрые, разбойники!

Проснулись собаки в деревне, залаяли на всех концах, завыли. Но Казис оцепенел от новой мысли. А если они побегут на голос и сцапают его? Его крик словно пальцем показывает, где он. Нет, он не может тут стоять. А куда уйдешь, куда убежишь со своей земли?

Аксомайтис забрался поглубже в ольшаник. Темно в чаще, не найдут. А если наткнутся нечаянно?

Забрался на березу, высокую, густую, и почувствовал себя в безопасности. До зари сам черт его не отыщет, а при свете они гулять не любят.

— Разбойники! — снова завопил он, и даже листва в ольшанике загудела от его крика.

Собаки в деревне лаяли все яростнее, и от шума, который они подняли, вряд ли кто мог еще спать. Но не загорелся ни один огонек, ни из одного дома не вышел человек.

— Люди!

Аксомайтис просидел на березе до утра — ни жив ни мертв. Когда на рассвете он вернулся домой, жена застонала:

— Боже ты мой, что теперь будет! Они-то ушли, как только ты закричал… Но что теперь будет? Они ж не простят…

Казис сел на лавку и подпер руками тяжелую голову. Молчал, сам не знал, чем все это кончится…

— Мастеришь, Казимерас…

В ушах — железный звон, и молоток в руках вдруг превращается в пудовый молот.

Перед ним Андрюс — без пиджака, руки в брюки, — и Аксомайтис моргает, глядя на соседа, а его лицо проясняется.

— Присаживайся.

— Крюк?

— Да вот, постукиваю… Из-за каждой чепухи к кузнецу не побежишь…

Аксомайтис не говорит, для чего крюк, а то пристанет с расспросами: никак ночью гости к тебе приходят? Ночью к нему никто не приходит, и Казис ничего не знает. Да, кричал, ну и что? К нему в хлев пытались забраться. Воры, конечно. Будто воров не бывает? Нет, в то утро он и не заикнулся никому о бандитах. Только скажи, сразу пронесется по всей деревне, и тогда жди парней с винтовками, которые спросят: «Бандитов покрываешь? Почему нам не сообщил? Рука руку, да?..» Будто они поймут, что ждет тебя за такое сообщение.

— Отменный крюк.

Андрюс вроде ничего больше не замечает.

— Поросята из хлева выскакивают. Надоело за ними бегать. И жена зудит: устрой да устрой хорошую запорку…

— Теперь-то уж не выскочат…

— Не выскочат…

Аксомайтис переводит дух, тыльной стороной ладони смахивает со лба пот и, откатив ногой гильзу, лезет в карман за кисетом. Но Андрюс первым достает пачку.

— Папироску возьми.

— Одна солома. Самосад позабористей, — говорит Казис и думает: «Однако быстро ты барином заделался. Ловкач…»

— Я тоже до сигарет не охотник, — признается Андрюс. — Да вот был в городе и прихватил… Ни тебе резать табак, ни крутить. Готовый товар, вот что хорошо.