Жаждущая земля. Три дня в августе

Анеле бросает на стол ложку, подбегает к Андрюсу, хватает за рукав.

— Присаживайся, Андрюс. Отец и рюмочку найдет… Ты поищи, отец, ладно?

Андрюс стряхивает цепкие руки Анеле и садится на лавку у двери.

— Тащишь, как маленького! — сердится он. — Сказал — нет, так нет. Не затем пришел.

И Кряуна осаживает дочь:

— Да не тяни ты душу! Только-только вырвался у них из когтей, а ты пристаешь к человеку.

Анеле поворачивается на месте, мелькнув из-под подола платья голыми коленками, и, вернувшись к столу, налегает на миску.

— Вот, значит, зятек. Забирают ни за что и держат. Да еще кого — тебя! Кабы со мной такое, зятек, я не знаю, я бы не выдержал… Сам не знаю, что бы сделал!

— Ничего бы ты не сделал, Кряуна! — бросает Андрюс и снова сглатывает слюну: от сытного духа щей, кажется, кишки скрутило. Потом ухмыляется: — Разве что в штаны наклал бы.

Кряунене отодвигает миску.

— Не будь свиньей, Андрюс.

Андрюс смеется, он доволен, что бросил это Кряуне в лицо. Зятек да зятек!.. Какой он ему зятек, холера? Сдалась ему эта Анеле… «А Тересе?» — спрашивает вдруг какой-то голос, да так явственно спрашивает, что Андрюс вздрагивает, испугавшись этого незнакомого голоса.

— Записался! — Андрюс впивается взглядом в лицо хозяина и видит, что у того дергается щека.

— О чем это ты…

— Записался или нет, спрашиваю?

— В колхоз-то? Записался, Андрюс. Как не записаться, ежели все записываются.

Кряуна садится поудобнее, облокачивается на стол.

— Я вот что тебе скажу, зятек: иначе не будет, а только по-ихнему! Бросишься, как лягушка на косу, — зарежут. А пойдешь туда — авось надсмотрщиком поставят. Ты не смейся, тебя-то могут поставить, Андрюс, у тебя жизнь такая — бывший батрак. Бригадиром сделают, кладовщиком, не рядовым. Все ж к закромам поближе. Амбарная мышь с голоду не дохнет.

Андрюс встает, большими ладонями комкает обвисшие полы пиджака.

— И поешь же ты, Кряуна. Как соловей.

— Это уж как умею, Андрюс. А сказал, что думаю. И еще скажу: ты не думай, что из города для колхоза начальство привезут. Кого-нибудь местного поставят. Я уже справлялся, как в других местах. Не будь дураком, Андрюс, пока не поздно…

— Так вот почему я тебе нужен! Зятек в начальниках, и тестю жизнь!

— Андрюс! Я тебе добра желаю, а ты…

— Спасибо! Спасибо большое! — Андрюс так и давится этим вежливым словом и буравит взглядом всю троицу, ужинающую за длинным столом.

Но Кряуна не допустит, чтоб какой-то придурок… голоштанник… батрак в него дерьмом кидал. Ты, значит, к нему всей душой, а он в тебя — камень?! Ну, хватит!..

— Так вот что я тебе скажу, Андрюс Марчюлинас, — Кряуна водит натруженными пальцами по столу, толкая то нож, то вилку, то ломоть хлеба. — Уходи!.. Уходи-ка ты к этой своей Тересе. Заделал ей ребенка и уходи. Бери ее, голодранку, и живите. Два сапога пара!

Андрюс, сам того не чувствуя, хватает стоящий у плиты тяжелый табурет и поднимает над головой. Кряуна белеет как мел, горбится, глаза у него на лоб лезут.

— Господи, ведь убьет! — визжит Кряунене.

Со страшной силой швыряет Андрюс табурет на пол и уходит в дверь.

Яростно тявкая, собачонка провожает его за ворота.

6

Не зря говорят: одна беда не беда. Андрюса прижало со всех сторон. Так прижало, что деваться некуда. Возвращаясь от Кряуны, встретил на дороге Валюкене. «Куда эту дохлятину тащишь?» — спросил Андрюс. «Да на ферму, пропади она пропадом! Ну, ты!.. — завопила Валюкене и пнула башмаком корову со зла в бок. — Ладная коровушка, бойкая… Господи, всю ночь кровавыми слезами плакала». Тощая, с ввалившимися боками коровенка едва волочила ноги, казалось, она вот-вот упадет в канаву и не встанет. Встретил Андрюс и Скауджюса. Тот не торопясь, то и дело останавливаясь, ехал на дребезжащей телеге. Полуживая кляча с трудом тащила телегу. На дне — плуг с отломанными рукоятями, деревянная допотопная борона. «Инвентарь везу! Пускай подавятся, ведь не жалко… И кобылку оставлю. Не лошадь, а клад!» — нахваливал Скауджюс, как цыган, а Андрюс так и лопался от злости. Падаль в колхоз ведут, а хорошую скотину припрятали. А то зарежут или продадут. Но тут как будто рукой сердце сжали. А ты что повезешь? Какую скотину, какой инвентарь? «Я подписи не ставил!» — вслух сказал Андрюс. Ведь подумать страшно, что творилось у него в душе. Да что там в душе — по всей деревне, на всем белом свете творится черт знает что.

Одна беда не беда, это уж точно.

Тересе вот-вот родит. Как дальше жить-то? И с кем жить? Он знал — не только Кряуна, все бабы в деревне трезвонят: Андрюс попользовался и теперь не берет девку. Как им рот заткнуть? Не крикнешь: не моя работа, бандита. Да и кто поверит-то! Еще не дай бог дойдет слух, куда не надо, и снова начнут таскать. Жениться на Тересе! Именно теперь, после всех ее рассказов. «А могла ведь и помалкивать. Давно бы за тебя выскочила, и у тебя бы рос ребенок бандита. И никогда бы ты правды не узнал. Тересе тебя не обманула и стала ли она от этого хуже?»