Жаждущие престола

– Государь, остальных царевичей огласить? – сунув перо за ухо, спросил дотошный дьяк.

– Давай, посмеши нас, – буркнул Шуйский и поправил шапку Мономаха. – Но, право дело, мало смеху знать, что воры плодятся, грабят царские и купеческие обозы, убивают да вешают наших верных слуг… И все до одного требуют себе царского венца и трона.

– Я… то, значит, чту далее, – продолжил усердный дьяк. – Царевичи, стало быть, таковы: Федор, Клементий, Савелий, Василий. Есть даже и эдакие: Кропка, Гаврилка, Мартынка, хм… Но вот в Астрахани не чернь встала за Лжедимитрия нового, а сам назначенный царем воевода князь Хвростинин зверствовал и вешал твоему Государеву Величеству верных людей.

III

Желая поправить как-нибудь воинские дела, а также жалея совсем потерявшего уважение у бояр и народа царя-дядю Василия Ивановича, Михайла Скопин-Шуйский все хотел схлестнуться во главе своих конных отрядов с казаками Болотникова.

– Государь Василий Иваныч, пусти меня на воров, дай копье преломить… – говорил молодой воевода.

Глядя на высокого красивого юного племянника, царь чувствовал некое предательское увлажнение глаз.

– А не дай господь самого тебя переломят на побоище-то. С кем я останусь? – искренне опасался за племянника царь.

Но когда, после разгрома Воротынского с Трубецким, от бойцов Болотникова потерпел поражение многоопытный князь Мстиславский, ничего не осталось Шуйскому, как позвать Михайлу Скопина.

– Где у них сейчас передовые части стоят, знаешь? – спросил Шуйский племянника.

– К Пахре вышли, там пока топчатся. Надо их отлупить, а то ведь под боком у Москвы…

– Ну, ступай, Мишаня. Гляди, поосторожнее там. В случае чего сразу уходите. Давай, с Богом.

* * *

Осень уже устоялась основательно. Вода в Пахре ледяная, черная, по утрам дымилась. От резкого ветра лица всадников саднило, будто прошивало морозцем. Листья летели – желтые, бурые, вздымались с вихрем охапками. Птицы попрятались, даже синиц и воронья не видать.

Передовой полк Болотникова обнаружил на опушке леса пару туговатых стожков. Обрадовались, решили коней подкормить. Привыкнув за последние месяцы к боевым удачам, к лихим атакам, победам, казаки малость приустали и чувствовали приятную рассеянность.

Коней разнуздали. Растаскивали сено, некоторые прилегли. Дятел долбил усохшую сосну. Ветер подвывал, вздымая листья.

И тут один из отошедших поодаль молодых казачков, увидел, будто призраков в лесу. Среди первых был высокий воин в отблескивавшем сталью шлеме, в сияющем бляхами легком панцыре. Вороной конь его в богатой упряжи на корпус вырывался впереди других. Под стук дятла и завывание сиверка[66] еле слышен казался по подмерзшей земле гул сотен копыт.

Всадник на вороном коне поднял руку и резко опустил, давая, видимо, знак к нападению. Через секунду выхватил саблю. Сотник из войска Болотникова вдруг увидел сквозь деревья лавину всадников, выносящуюся к лужку. Он только успел крикнуть:

– Спасайся, братцы! На конь…

И тут же выстрел из пистоля его свалил. Скопин-Шуйский, сунув в футляр дымящийся пистолет, уже рубил наотмашь отточенной булатной саблей. Сотни его бойцов яростно догоняли разбегавшихся «болотниковцев» и секли, рубили, пронзали… Изредка звонко хлопал выстрел – и опять крик, визгливое ржание лошадей, вопли отчаяния и перемешанный стук копыт.

Менее чем в четверть часа закончили. Московские воины снимали с убитых оружие, ловили носившихся с пустыми седлами коней. Скопину принесли сумку убитого сотника, он посмотрел тщательно – нет ли каких бумаг. Ему сказали, что ускакать смогли не более двадцати бунтовщиков.

Царю Василию Ивановичу особый гонец принес весть о победе племянника. Впадавший последнее время в отчаяние от безысходности положения Шуйский обрадовался и воспрянул духом. Все, потерпевшие поражение от Болотникова, включая обоих братьев царя, Ивана и Дмитрия, угрюмо молчали, томимые завистью к «мальчишке». Разнежившийся царь при встрече обнял племянника и назвал по-родственному «чадунюшка». Московские полки торжествовали.

* * *

К большой избе, где остановился после взятия Коломны Болотников, подошел нестарый человек в простой, но крепкой одежде, в яловых сапогах. На нем накидка, вроде воинской епанчи, из грубого бурого сукна. За поясом тесак в деревянных ножнах и рукоять пистоля торчит.

– Кто такой к воеводе? – спросил стоявший на страже казак.

– Скажи Ивану Исаевичу, от Миши, из-за межи.

– Счас спросим, – произнес другой страж не в казачьем чекмене, а в стрелецком кафтане, с саблей у пояса, с пищалью. Он стукнул в оконце.

– Ко мне? А, так ты от Миши… Заходь.

– Оружие забрать у него, Иван Исаевич?

– Не надо. Я знаю этого путника, пусть зайдет. – Оба прошли в дальний угол избы, у нагретой печи сели на лавку.

– Сейчас вам принесут поесть, почтенный, и согревающего…

– Я не пью русскую водку или казачий пенник.

– Тогда медового сыта. Здесь нет романеи, к сожалению.

– Медового можно… немного.