Жаждущие престола

За семьдесять верст до Орла под городком Болховом шайка самозванца стремительно появилась из-за бугра в чистом поле. Казачьи сотни запорожцев и донцов с таким визгом, свистом и воем бросились на московских стрельцов, что они невольно попятились. Никак не могли понять: почему так случилось, что неожиданно напасть собирались они, а тут на совершенно неготовые к сражению полки налетели бешеные казаки и яростные польские гусары гетмана Ружинского.

Князь Голицын побледнел от этой непредвиденной жути. Ну не дал ему Бог сдержанного и отважного нрава, не имел он предвидения полководческого – хоть ты умри. Однако знатность происхождения заставляла его быть полководцем. Вот и пришлось умирать под вражескими саблями многим неповинным и преданным царскому военному укладу москвитянам. Они бились, конечно, упорно и смело поначалу. Однако до самого простого ума доходит постепенно: почему начальники не послали заранее разведку, не продумали искусного построения полков, не предвидели возможности внезапного нападения врага?

Они сражались, они не побежали от «воровских» казаков. Но они не могли решить все, хотя, возможно, каждый из них был хорош на своем месте. А про них потом, выгораживая себя перед царем Шуйским и брюхатой, бородатой боярской Думой, говорили их большие начальники:

– А что мне оставалось делать? Голицын оголил мне правое крыло, мои ратники струсили. И все врассыпную. – Это оправдывался Дмитрий Шуйский.

Словом, неудачливый, неумный, хотя и страшно честолюбивый, завистливый Дмитрий Шуйский, да такой же бездарный, слабодушный, но жаждущий престола Василий Голицын, проиграли эту кровавую военную игру. Сражение длилось 10 и 11 мая. Первым, прикрываемый личной охраной, с поля ускакал князь Голицын. А тогда уж «Братцы, спасайся!» побежало его воинство. Не выдержал, не смог распорядиться, не показал личным примером самоотверженной храбрости брат царя Шуйского. Сотни убитых, раненых, взятых в плен своими же, единокровными, православными людьми и надменными, безжалостными поляками. Впрочем, и казаки не считали москвитян братьями, единоверцами, «рубили в капусту» не хуже, чем в битвах с крымчаками и турками.

Болхов сдался победителям. Казаки и поляки собрали коло. Будучи уверены, что они скоро займут Москву и посадят на московский престол того царя, которого сочтут нужным, они требовали от самозванца клятв и обещаний.

Стоя в центре коло уже не таким важным, как прежде, он говорил:

– Господа гусары! Господа казаки! Панове! Я клянусь вам, как токмо будем в Москве, заплачу вам все оговоренные деньги сполна и отпущу домой. – Но тут же, прижимая руки к груди, заклинал этих бесшабашных, жестоких рубак со слезами на глазах. – Я без вас не смогу быть паном на Москве. Я бы хотел, чтобы поляки были всегда при мне. Пусть на всей Руси одним городом правит поляк, а другим москвитянин. Я от сердца хочу, чтобы вы, победители, забрали себе здесь все серебро, все золото. Я буду доволен одной славой, какую получу благодаря вам, панове. Если же вы все-таки захотите покинуть Московию и уехать в Польшу, то подождите. Побудьте со мной, пока я не приглашу других польских рыцарей.

«Он так благодарен полякам, что с радостью готов отдать нам свою отчину, не испытывая угрызений совести или хотя бы малейшего сожаления? – думал во время коло гетман Роман Ружинский. – Или он притворяется, как скоморох на ярмарке, этот внутренне надменный, загадочный человек? Он и впрямь мечтал с юных лет о царском троне? Или это неожиданный и случайный поворот в его судьбе?»

Беглецы с Болховской битвы, может быть, пораженные страхом, а скорее для своего оправдания пугали всех в Москве огромным числом ратников в войске самозванца. Но пять тысяч воинов-москвитян, сдавшихся в Бохове и присягнувших Димитрию, быстро изменили ему. Когда воровское войско двинулось к Москве, они (эти пять тысяч хитрецов) первыми переплыли Угру. Ночью ушли из-под стражи поляков и прибежали в Москву.

Войдя в Кремль, стали кричать, чтобы вышел к ним государь. Конечно, то были не простые ратники, а стрелецкие головы и полковники. Шуйский вышел на крыльцо. Сдавшиеся, а затем ушедшие из плена заверили царя, что в войске Лжедимитрия ратников совсем немного. И держатся они порознь: поляки гетмана отдельно, остальные поляки отдельно – от гетманских гусар, литва отдельно, казаки отдельно – донцы и запорожцы сами по себе. Да еще в стороне стоят табором всякие беглые холопы, смерды, разные слобожане и горожане, а дружины бояр и князей-изменников держатся скопом, но подальше от поляков.

– Что ж, детушки, я на вас зла не держу, – сказал царь. – Молодцы, что так лихо обманули воров и нас известили про их шайку. Расходитесь по домам, стрельцы по полкам своим предъявитесь. Готовьтесь биться, когда воры с поляками пойдут на Москву.

– Благодарствуй, великий государь, а мы всегда за тебя, за Москву да за отчину.

Однако лазутчики московского войска скоро принесли неприятную весть.

Чтобы увеличить численно отряды, самозванец велел объявить по всем городам следующее.