ЖД (авторская редакция)

Они бродили уже месяц, и Анька успела узнать, что такое голод, и холод, и самое страшное — бесприютность. Она успела понять, что самое страшное — смотреть на мир глазами брошенного щенка, выгнанного гостя, потерявшегося ребенка; но ведь она всегда знала, что это так. Она вообще всегда все знала, поэтому и удивлялась мало чему. Нельзя все время смотреть на мир так,— но в душе надо все время помнить, что так оно и есть. У каждого в душе живет потерявшийся в чужом городе мальчик, потому что никто из нас ни в одном городе не свой. Поэтому ей стало даже легче, когда вечно жившая в ней бездомность вышла наконец наружу. Нечего делать вид, что мы дома.

По родителям Анька скучала страшно, плакала каждую ночь и при первой возможности звонила. Она старательно шифровалась, отключила мобильник, тем более, что и денег на него не было,— им с Василием Ивановичем едва хватало того, что давали добрые люди. Добрых людей оказалось на удивление много, у Василия Ивановича были помощники и кормильцы в каждом городе, но много они дать не могли, им теперь приходилось опасаться слежки, поскольку васек взялись отлавливать всерьез, не за страх, а за совесть. Это как-то было связано с эффективностью — новым главным лозунгом. Сначала неэффективными были объявлены васятники, потом благотворительность, потом больницы — в общем, тут здоровым и оседлым гражданам не хватало, где уж было возиться с васьками! Передвигались они с Анькой большей частью по ночам, днем отсиживались по чердакам или парадным, а иногда у тех самых добрых людей. Люди уходили на работу, а Аньку с васькой оставляли. Василий Иванович спал, беспомощно открыв рот, а Анька смотрела телевизор, но по нему давно не говорили ничего нового. Выходило, что во всех бедах виноваты хазары и васьки: хазары — потому что воюют, а васьки — потому что обжирают. И с теми, и с другими обещали в ближайшее время разобраться. Что делают с арестованными васьками — не уточнялось, но по телевизионным интонациям Анька научилась догадываться кое о чем. Загнанные люди, привыкшие отовсюду ждать опасности, вообще очень понятливы.

Родителям она звонила два-три раза в неделю. Отец кричал, что объявил ее в розыск, но Анька знала, как разыскивают: она смотрела однажды передачу про трех сбежавших подростков, ее ровесников, и отлично знала, что милиция давно разучилась искать пропавших. Воевать с васьками было проще: ваську ни с кем не спутаешь, да он и не убежит. Так что она не возражала против объявления в розыск. Мать плакала и упрашивала вернуться, и Анька сказала, что обязательно вернется, как только препроводит Василия Ивановича в безопасное место. В самом деле, она думала вернуться домой сразу после Алабина, потому что там-то уж о Василии Ивановиче будет кому позаботиться. Не все же ей. Она очень устала за него отвечать. Василий Иванович ничего не умел сам, да вдобавок обленился, живя у них. Он уже плоховато видел, даже в очках, и Аньке самой приходилось оглядываться — нет ли патруля. Он быстро стал опускаться, как только они начали странствовать. Почти перестал мыться. Не менял одежду. Говорил, что страннику все это без надобности. Аньке было и противно, и стыдно ходить с ним, с таким. Его товарищи, которых он отыскивал в городах, в самых странных и неподходящих местах, были еще грязнее и зловоннее, и лица у них были желтые, и язвы по всему телу. Но ничего не поделаешь — васька другим быть не может. Васьки — хранители знаний, а за такой статус надо платить. Анька скоро перестала ими брезговать и научилась жалеть, и даже делала некоторым перевязки, как учили в школе на уроках противного, пригодившегося наконец ОБЖ.

Василий Иванович рассказывал ей уже не сказки, которых знал великое множество, но для которых было теперь не время. Он рассказывал историю — ту ее версию, которой придерживалось коренное население. Этому не учили в школе, этого не излагали даже по телевизору в программах типа «Цивилизации». Коренные населения знали эту тайну, но унесли ее с собой — в воду, в огонь, в землю. Чудом уцелело только наше коренное население, жившее в тихой долине между Волгой и Доном, а оттуда распространившееся по югу и востоку Европы. С севера на них пришли русы — варяжские захватчики, не имевшие своей земли, скитавшиеся в поисках битв и добыч. С юга — хазары, торговцы, ничего, кроме торговли, сроду не умевшие. В мирной долине между Волгой и Доном варяги схлестнулись с хазарами, а коренное население, пригнувшись, наблюдало. Ему перепадало, конечно, от тех и других, но главный интерес захватчиков был не в угнетении, а во взаимном истреблении. От угнетения они все время отвлекались друг на друга, и коренное население, как причудливая кистеперая рыба, умудрилось досуществовать до наших времен, донеся из древности чудные предания о золотом веке.

— Повезло,— говорил Василий Иванович,— ах, как повезло!