ЖД (авторская редакция)

У Василия Ивановича выходило, что и Сократ пострадал за принадлежность к коренному населению, называвшемуся эллины, а греки — это захватчики. Греки всех пытались захватить, и тихих коренных троянцев тоже. Это они все наврали про Елену, не было никакой Елены, потому и описаний ее у Гомера нет — так, мол, прекрасна, что не опишешь. Какая же война из-за женщины, тем более на десять лет?!

— Василий Иванович,— спрашивала Анька,— а за что же они вас так не любят? Захватчики-то?

— Да как сказать, Анечка,— вздыхал Василий Иванович.— Наверное, сначала они даже и любили. Потому и захватили. А как увидели, что ничего с нами не сделаешь,— так и возненавидели. Северные — за то, что жить хотим. Они этого не любят, чтобы кто-то жить хотел. А южные — за то, что работать можем. Они не любят, когда кто работать может. Так и живем — то жизни нету, то работы.

Про яблоньку и печку он тоже рассказывал, потому что печка и яблонька были наши, настоящие, главное чудо нашей неутомимо рожающей земли. Стояли они в Дегунине, но не в самой деревне, а подальше, в лесу,— две главные святыни коренного населения; яблонька сама плодоносила, печка сама пекла… «Вот увидишь»,— говорил Василий Иванович. Он обещал показать Аньке Дегунино, и они шли туда весь месяц, но приходилось все время прятаться — облавы следовали одна за другой. Василий Иванович вел Аньку долгим кружным путем. В Дегунине что-то должно было решиться. Почему — Василий Иванович сам не понимал. Он знал только, что там не пропадет.

А сказок у него хватило бы на самую долгую дорогу. И у всех васек было их много.

В некоторые Анька верила с трудом. Ей особенно трудно было поверить, что страной по очереди управляют двое захватчиков, но, поразмыслив, она поняла, что давно о чем-то подобном догадывалась, только формулировала это иначе. Какая-то родовая травма тут непременно была, иначе почему этот народ так стремился все время разделиться на два? Про западников и славянофилов им рассказывали в школе, причем выходило, что западники очень ужасны, а славянофилы во всем правы, но Анька понимала, что самое ужасное началось как раз после их окончательного разделения. Пока они здоровались при встрече и пили чай, все еще было нормально, а как они начали по очереди демонстрировать друг другу правильное государственное устройство — тут-то кровь и полилась. Но ведь еще до западников и славянофилов был раскол. Как-никак Аньке было четырнадцать лет, и она хорошо все помнила про раскольников. У нее не укладывалось в голове, как можно сжечь себя за веру. Эти люди убивали себя таким изуверским способом за что-то другое, столь же древнее и изуверское, а Бога и троеперстие подверстали к этому только за компанию. А еще до этого они столь же зверски раскололись на земщину и опричнину, и тоже никого не жалели, и все было, как во время гражданской войны,— причем всякая гражданская война тут очень быстро забывала о своем поводе и превращалась в чистое самоистребление, словно от отчаяния, что никакого выхода не предвидится и ничья победа не будет окончательной. Всякий раскол здесь прекращался только для того, чтобы тут же породить новый. А еще до опричнины было хазарское иго, про которое теперь в школе открыто говорили, что называть его татарским — грубая историческая ошибка, потому что татары были мусульманами, исторически нам дружественными, и даже пытались защитить нас от хазар, сражаясь на нашей стороне. Россия всегда раскалывалась, только этим и занималась, и раскол этот всегда шел по одной и той же линии: одни защищали прошлое, которого не было, а другие — будущее, которого не будет. Так что сказки Василия Ивановича были похожи на правду, даже если бродячие васьки все это выдумали для оправдания нынешнего своего положения.

Анька еще раз убедилась, что в газетах никогда не писали правды. Васьки не были выходцами из тюрем или ворами, и даже алкоголики среди них попадались не так уж часто. Спиртное было опасно главным образом для варягов или хазар, впадавших от него в буйство, а коренному населению водка помогала войти в транс, нагоняла тихую мечтательность и позволяла увидеть удивительные штуки. Васьки пили много, но без всякого вреда для организма. Вред им приносила бродячая жизнь, погода, побои милиции,— а в остальном им не было переводу, и ходить по своим кругам они могли бы вечно.