ЖД (авторская редакция)

От рельсов пахло гарью, мазутом, нагретым железом — но в Дегунине этот запах перебивался густым медвяным настоем, духом теплой, разморенной травы и бесчисленными цветами, прячущимися в ней. Аша легко, словно и не было четырехчасового перехода и четырехмесячной беременности, сбежала с насыпи к лугу и почти потерялась в нем. Губернатор шел следом. После долгих дождей трава вымахала почти в человеческий рост. На другом краю луга пятеро чуть видных косарей медленно, без напряжения срезали хрусткие податливые стебли. Косари что-то пели, но губернатор не разбирал слов. Над лугом стояло звонкое, счастливое шмелиное жужжание. Пчелы, осы, бабочки вились вокруг, одна бабочка села губернатору на плечо, снялась и улетела. Губернатор мог бы покляться, что она хихикнула.

— Господи,— вслух сказал Бороздин,— и чего не жить?

В самом деле, жить здесь было одно наслаждение. Воздух полнился сытой, плавной ленью. Бывают в России такие дни в разгар позднего лета, когда природа отдыхает от самого отдыха, пресытившись всеми видами работы, нарожавшись, наплодоносившись, назагоравшись; в такие дни становится ясно, что делать ничего не надо, ибо то, что надо, происходит само, а все остальное от лукавого. Природа лежала, покорно отдаваясь любому пришлецу, и пришлец радостно накидывался на это доступное, сонное благоденствие,— не подозревая о том, что нужен он только для его сохранения; здесь его примут, накормят, напоят, примут в себя и превратят в часть захваченной территории, на которой он уже будет не он, а что-то совсем другое. Здесь он и останется навеки, охваченный блаженством сонного оцепенения, сонной полдневной сытостью, опутанный сетями избытка; здесь личное его время прервется навеки, и никому он ничего не сделает. Можно, конечно, иногда схватиться с другим пришлецом — погнать его отсюда либо сбежать самому,— но деревня Дегунино так устроена, что ей от всего этого никогда ничего не сделается.

— Как дома я,— говорила Аша, идя впереди него по еле видневшейся луговой тропке.— Что за место, а? Ну что за место! Нигде больше ни травы такой, ни цветов таких…

Они прошли луг и дошли до огромной деревни, раскинувшейся по сложно переплетенным, извилистым улицам. Точного плана Дегунина никогда не мог составить ни один военачальник — обязательно обнаруживалась пара неучтенных домов, а иногда казалось, страшно сказать, что деревня двигалась, не стояла на месте: тут улица изогнулась, там дом переехал… Дегунинское пространство шутило странные шутки с гостями.

— Там за деревней дальше Дресва будет,— сказала Аша.— Речка. Она здесь начинается, далеко течет…

— Ты хоть знаешь, где дом-то бабкин?

— Это ты, может, чего не знаешь,— все так же гордо отвечала Аша.— Мне тут каждый забор родной…

Странно, что во всей деревне не слышалось собачьего лая: собаки лениво чесались, подходили к заборам, ласково смотрели на прохожих и отходили прочь, не дождавшись от них чего-то важного. Некоторым из них Аша шептала еле слышные ласковые слова — губернатор их не разбирал. Несколько раз им встретились люди. Аша им кивала, и они кивали в ответ, но ни слова не говорили. В воздухе запахло тревогой.

Дом, к которому они шли, ничем не отличался от прочих, кроме густого плюща, обвивавшего северную стену. В палисаднике цвело великое множество всего — георгины, золотые шары, крупные садовые колокольчики…

— Бабушка!— крикнула Аша. Ей никто не ответил.

— Никого, что ли,— сказала она скорее себе, чем Бороздину, и решительно толкнула незапертую калитку. Губернатор вошел следом. В доме завозились, но встречать никто не вышел.

— Бабушка!— громче и раздельнее крикнула Аша.

Странное дело: пока губернатор шел по дорожке, засыпанной крупными стружками, к дому ашиной бабушки,— ему казалось, что цветы вокруг расступаются перед ним с некоторой брезгливостью или ужасом, да и сама земля слегка проваливается под ногами, словно не желая выносить его на себе; впрочем, в дегунинской жаркой тиши, в августовском мареве и не такое привидится.

Между тем никто не выходил к ним, хотя губернатор и чувствовал устремленный на него пристальный, несколько испуганный взгляд; может быть, это смотрели обитатели приземистого дома, прильнувшие к окну, а может, бабочки или георгины.

Аша обернулась на него, и в ее глазах, только что сиявших счастьем гордости и родства, губернатор увидел отчаяние. Если к ним не выходили — значит, спасения в Дегунине не было.

— Может, никого нет?— спросил он.

— Всегда есть!— отозвалась она с упрямством безнадежности, отвергающей всякие утешения.— Я знаю. Это так всегда у нас.

Дверь неожиданно открылась, и на крыльце очутилась высокая старуха в темном платке и черно-лиловом тряпье.

— Заходите,— сказала она негромко.

2

— Под кем Дегунино сейчас?— спрашивала Аша.

— Да под южными вроде. Не поймешь у них, сама уж путаю.

— Ражие, утюжие?

— А кто знает. С колого боку рожие, с колого талыжие. На полоток расколешь, да и боровик намажешь. И никакого.

— Бабушка, что же делать мне?

— А что я знаю? Голод бы намолоть, так и колоб не тупился бы.

— А если на улок?

— Улок не улок, а затолок на коробок…