ЖД (авторская редакция)

Громов высидел очередь в паспортный стол, оттуда его отправили за справкой в ЖЭК, в ЖЭКе должны были выдать бумажку о метраже родительской квартиры и о том, что родители не нуждаются в дополнительной жилплощади для размещения сына, прибывшего в отпуск; если бы нуждались, пришлось бы идти еще в инспекцию по распределению жилья, где должны были бы выдать справку о том, что свободной жилплощади в районе нет, но можно получить компенсацию в размере 13 рублей 29 копеек, обязательно с простыми числами; отказ от получения компенсации был чреват штрафом на сумму пяти компенсаций, который вычитался из пенсии. В ЖЭКе, несмотря на июль, пили чай две тетки в мохеровых кофтах, высоких шапках и зимних сапогах. Громов сначала заподозрил, что это чучела, но тетки периодически прерывали чаепитие и запускали по одному человеку; к часу дня он получил бланк, который следовало заполнить в ближайшей сберкассе, но сберкасса работала по прихотливому графику — по четным числам с утра, по нечетным с обеда, в первую половину месяца обед был с часу, во вторую с двух, к тому же была больна кассирша, и Волохову пришлось час курить на качелях, на детской площадке в серо-зеленом дворе, обрызганном теплым дождиком. Маленькая девочка, похожая на старушку, крутилась на скрипучей карусели, отталкиваясь ногой и выкрикивая монотонное «Трамбал! Трамбал! Трамбал!». Что это было — то ли подслушанное у больной бабки название трамала, то ли странно искаженный трамвай,— Громов не догадался. По мусорным бакам шныряли пестрые кошки. К дверям сбербанка Громов подошел за десять минут до конца обеда, но выяснилось, что перед его началом старики успели записать свои номера и тут же восстановили искусственно прерванную очередь; Громов был теперь пятнадцатым. Все стояли за пенсией, у всех пахло изо рта гнилью и разложением, у всех было что-то с желудком или легкими, и у каждого в горле что-то булькало. Каждый старик, подходя к окошечку, униженно здоровался, после чего заявлял, что он инвалид второй группы. Далее извлекался ворох обтерханных справок. Девушки в сбербанке высохли прежде времени, ибо выслушивали эти разговоры ежедневно, с перерывом на чай с булкой или китайскую лапшу, и от едкой, с поддельными специями лапши сохли дополнительно. Все это Громов охранял, за это он воевал. Булькая мокротой, старики требовали по десять раз объяснить им, правильно ли они заполнили бланки и не будет ли чего, если в одну графу сведения не влезли и пришлось переносить их на другую строку. Старикам казалось, что сейчас их в очередной раз обманут. Они по пять раз собирались уходить и возвращались к окошечку с негодующим «Я стоял!», «Я стояла!» — старики, впрочем, были как-то стыдливее, оглядывались на Громова виновато, вот, мол, чем приходится заниматься, тогда как старухи были в своем праве. Во время деградации вылезало женское, истинное,— ведь фундаментальное различие между полами всего одно: мужчина всегда виноват и должен оправдываться, женщине все должно доставаться само собой, этого гендерного стереотипа не выбьешь никакими эмансипациями, потому что это так устроено. Старухи были особенно твердо убеждены, что девушки в окошечках их обманывают. Они по десять раз переписывали счета с тридцатью нулями,— на эти счета перечислялся теперь налог на армию, за неуплату лишали пенсии на полгода,— скандалили из-за телефонных счетов и квитанций на электричество. Громов не понимал одного: каким образом старики научились выживать среди всего этого? Любого нормального человека такая жизнь свела бы в могилу,— но им она напоминала советскую, а потому была живительна и стопроцентно понятна. Они наслаждались пролонгацией всякого действия. Старик вообще стремится затянуть все, что делает,— ибо уже понимает, что спешить некуда; он ничем не занят, кроме затягивания собственной жизни, и потому растягивает до последнего предела любой процесс, будь то дорога за хлебом или ссора с соседом. С девушками в окошках старики и старухи вступали в долгий спор либо столь же долгий обмен любезностями: Валенька, вы чудно выглядите сегодня. Как мама? Как папа? Ой, не говорите, эта погода… Иссохшая Валя кивала, а три минуты спустя уже оправдывалась перед следующим стариком, который, напротив, ничего не знал о ее маме и папе, зато негодовал на задержку пенсии, за которой уже приходил вчера и ушел после твердого обещания выплатить ее послезавтра, но сегодня на всякий случай пришел опять, напомнить, что он инвалид второй группы. В громовском детстве роль инвалидности играло ветеранство, но теперь ветеранов осталось не больше тридцати на страну: это были крепкие, бодрые, ничего не помнящие старики, только потому и выжившие, что им все удалось забыть. Перед днями Победы они были нарасхват, выступали перед призывниками, в неизменном составе маршировали по Красной площади и получали в подарок то акваланг, то снегокат.