ЖД (авторская редакция)

— Не знаю, что сделает, знаю, что от него пойдет начало. А я для того живу, чтобы начало не началось, это пост мой, как у тебя кусты растить, а у странников ходить, а у теберяков теберить, а у чернецов чернить, а у бахарей баять, и я свое сделаю.

— Делай,— усмехнулась она.

— И сделаю,— спокойно сказал Гуров.— Но я ведь не северный и не южный,— он назвал захватчиков их коренными, горькими именами, самыми черными словами в родном языке.— Мне, знаешь, не праздник — людей мучить. Своих особенно.

— Так и не мучай.

— И рад бы. Что ж я, не знаю? Ты мать. Но пойми и то, что ничего ведь не будет, ничего и никого. И тебя не будет.

— Не верю,— сказала Аша.

— Тут уж верь не верь, а мне видней.

— Что тебе видней? Что ты знаешь?

— Ты знаешь свое, а я свое. Нельзя тебе родить. От кого другого, потом, как хочешь,— от него нельзя.

— Если его сейчас вытравить, я никогда потом не рожу.

— Ну, не ври. Эти-то вещи вы умеете.

— Больше того, что человек может, никто не умеет. Хватит, я тебе говорю. Или ты меня убьешь, или я рожу.

— Да тебя-то мне зачем убивать?— усмехнулся Гуров.— Я не тебя убью. Где ж видано — своих-то. Я северянина твоего убью.

Он рассчитывал поразить ее этим, но либо она очень хорошо владела собой (сильные волки из древних сибирских родов умеют прятать чувства), либо ей и в самом деле ничто уже не было важно, кроме судьбы ее ребенка.

— Где ты его найдешь-то,— сказала она спокойно.

— Ладно, не дури, я знаю, что он с тобой.

— Был со мной, весь вышел,— сказала Аша.— Он к южанам побежал, у них будет убежища просить. Свои-то ему не простят.

— Так его и южане не возьмут.

— Пока взяли. Для телевизора снимали, как каялся. Он к ним пойдет, а я дальше.

— Куда?

— Мне мои сказали, в Дегунине, что пусть уйду.

— Не ври!— прикрикнул Гуров.— Не могли они тебе такого сказать. Им-то откуда знать, они не сторожа!

— Ничего, тоже волки.

— Не всякий волк знает! Ты что ж думаешь, уйдешь, родишь, ничего не будет?

— Если и будет, то не от меня. Земля встала, говорю тебе.

— Ну вот что,— сказал Гуров.— Встала земля, не встала — спорить не буду с тобой. Но если встала — значит, сама понимаешь: далеко зашло. Пугать не буду, вижу, ты не пугливая. Но подумай хоть раз: тебе что ж, никого не жалко?

— Кого тут жалеть? Северян с южанами?

— Дегунино жалеть. Баб, мужиков.

— Баб-то? Это которые всем огурчика предлагают, кто ни войди? Мужиков, которые дорогу строят, по кольцу ездить? Что жалеть? Ты сам жалеешь?

— Жалею,— сказал Гуров.

— А я не жалею. Темно живем, света не видим, сами как трава. Не хочу больше.

— А,— кивнул Гуров.— Ну, тогда понятно. Надоело, значит?

— Давно надоело. Всем надоело. Сколько можно? Конца не видно.

— Будет конец,— сказал Гуров.— Дождешься.

— Может, и дождусь.

Это было сказано без вызова, очень тихо, но очень твердо.

— Да тогда ведь и ребенку твоему конец,— так же тихо сказал Гуров. За деревней, в поле, грохнуло. Явно танки, понял инспектор. Смотри ты, как все серьезно. Северяне свои давно сперли, а у этих осталось еще. Грамотные ребята, никого не пожалеют.

— Ребенка я заберу,— сказала она.— Мы уйдем, не бойся, сторож.

— Не уйдешь.

— Уйду. Я слово знаю.

— Таких слов, какие я знаю, ты и слыхом не слыхивала.

— Что, спробуем?— сказала она.

— Поиграть захотелось?

— Зачем поиграть. Я так сказать могу, что будет мне дорога отсюда до самых гор, и уйду.

— Смотри, землю разбудишь.

— Земля и так проснулась.

Именно при этих ее словах в трех километрах от избы земля расступилась перед хазарским отрядом — двух батальонов как не было, выплюнулись за двадцать верст.

Не сказать, чтобы Гуров ничего не чувствовал. Он чувствовал, и даже очень,— но на то нам и воля, чтобы держать себя в руках. Сильна девочка, подумал он, сильна, и зря я недооценил ее. Сибирь есть Сибирь. Надо кончать с этим делом, и быстро. Последняя попытка, и довольно. Пока еще в ней говорит только ее собственная сила, но будет час — и добавится сила ребенка, она растет с каждым днем, с каждым часом.

— Землю-то не жалко тебе?— сказал он.— Мертвое место здесь будет, пустое место.

— Землю жалко,— сказала она и заплакала. Но и в слезах ее Гуров не почувствовал слабости — он знал, что не сдвинул ее ни на шаг.

— Эх,— сказал он горько,— не так бы нам встретиться, волчица. Мы с тобой могли бы неплохие дела делать…

— Не могли бы,— ответила Аша.— Не хочу твои дела делать, не хочу одних зверей на других натравливать. Не хочу длить. Сама не буду и тебе не дам.

— Ну, смотри,— сказал Гуров.— Защищать тебя некому. Бабка твоя ушла, сам знаю. Я за Дегуниным слежу, место не простое.

Аша молча кивнула.

Гуров знал, что не отступит, и знал, что деваться некуда им обоим. Она была девушка серьезная и ставила его перед выбором с решительностью умной волчицы: хочешь спасать свой мир — убивай меня, сама не поддамся. Пистолет был при нем. Думать об этом не хотелось. Страшно сказать, он никогда еще не стрелял в людей.

7

Плоскорылов ворвался в избу ровно в этот момент. Он не мог упустить случая: Гуров должен был видеть, что капитан-иерей сражается в первых рядах.

— Инспектор!— крикнул он, размахивая гранатой.— Вы в опасности?