Жданов

К середине августа врачи сочли возможным снять постельный режим, Андрею Жданову опять разрешили прогулки, чтение, кино, но не возвращение к работе. Отец и сын гуляли вокруг дома. Валдай с его системой озёр обладает прекрасным микроклиматом, август считается здесь лучшим месяцем для отдыха. Но Юрию Жданову, по понятным причинам, живописная местность запомнилась как «угрюмое лесное озеро»^{778}.

В 20-х числах августа врачи констатировали удовлетворительное состояние больного, рекомендовали увеличить прогулки, с 1 сентября разрешили ездить на машине и 9 сентября запланировали решение вопроса о возможности возвращения в Москву. Тогда же на Валдай по поручению политбюро приехал Николай Вознесенский. Вспоминает Юрий Жданов: «Я был на Валдае. По приказу Сталина туда приехал Вознесенский, чтобы узнать, не нужно ли чем-нибудь помочь. Мы тогда гуляли, и он говорил, что "судьба политического деятеля всегда трагична". Эти слова справедливы и для судьбы Жданова и самого Вознесенского…»^{779}

Спустя десятилетия те же дни вспоминал бывший работник Смольного Иосиф Турко, в то время первый секретарь Ярославского обкома партии. Как и другие члены «ленинградской группы», он почти ежедневно звонил на Валдай, чтобы справиться о здоровье Жданова, и запомнил ответ личного секретаря нашего героя, Николая Кузнецова: «Сегодня хорошо, разрешили читать, острит…»^{780}

Но в ночь на 28 августа, проведя несколько длинных разговоров по телефону с Москвой, Жданов вновь упал с острым приступом. Утром 28 августа на самолёте из столицы опять экстренно прилетела группа кремлёвских врачей — академики Виноградов, Василенко, профессор Егоров. На этот раз с ними была и заведующая кабинетом кардиографии кремлёвской больницы Лидия Тимашук. В полдень больному сделали электрокардиограмму. И здесь у врачей возникли разногласия, быстро ставшие весьма острыми. Тимашук по итогам кардиограммы диагностировала инфаркт миокарда. Остальные врачи выступили против такого диагноза, настаивая, что у больного «функциональное расстройство на почве гипертонической болезни». Кремлёвские профессора настояли, чтобы «инфаркт миокарда» не был записан в медицинском заключении от 28 августа 1948 года.

На следующий день у попытавшегося подняться с кровати Жданова вновь повторился сердечный приступ. Снова самолёт доставил из Москвы на Валдай специалиста по ЭКГ Лидию Тимашук. Спор о диагнозе повторился. Инфаркт требовал строгого постельного режима и отказа от прежних методов лечения. Родственников больного во все тонкости диагноза и споров вокруг него врачи не посвящали, но сводки о состоянии здоровья Жданова ежедневно докладывались в Кремль. И обеспокоенная Тимашук обратилась к личному охраннику Жданова с просьбой сообщить в ЦК о её диагнозе. Майор МГБ Белов мог передать заявление Тимашук только по линии своего ведомства — Главного управления охраны Министерства госбезопасности СССР. И в тот же день Тимашук написала короткую записку на имя начальника кремлёвской охраны генерала Власика, отвечавшего за безопасность всех высших руководителей страны:

«29/VIII у А.А. повторился (после вставания с постели) сердечный приступ, и я вторично была вызвана из Москвы, но по распоряжению акад. Виноградова и пр. Егорова. ЭКГ 29/VIII, в день сердечн. приступа, не была сделана, а мне вторично было в категорической форме предложено переделать заключение, не указывая на инфаркт миокарда, о чём я поставила в известность тов. Белова А. М.

Считаю, что консультанты и леч. врач Майоров недооценивают безусловно тяжёлое состояние А. А., разрешая ему подниматься с постели, гулять по парку, посещать кино, что и вызвало повторный приступ, а в дальнейшем может привести к роковому исходу.

Несмотря на то, что я по настоянию своего начальника переделала ЭКГ, не указав в ней "инфаркт миокарда", остаюсь при своём мнении и настаиваю на соблюдении строжайшего постельного режима для А. А.»^{781}.

Пятидесятилетняя Лидия Тимашук, начинавшая свою врачебную деятельность в 1920 году в особом санитарном поезде, боровшемся с эпидемиями тифа и холеры, была опытным врачом. В Лечебно-санитарном управлении Кремля работала с 1926 года, хорошо знала Жданова и его семью. Вероятно, она искренне радела о здоровье больного, а понимая, кем является пациент, не могла не беспокоиться и о себе — понятная ей врачебная ошибка пугала непредсказуемыми последствиями.

Именно отсюда, с этого момента, и пойдут слухи о странных обстоятельствах смерти Жданова. Через несколько лет начнётся «дело врачей», а историки и по прошествии десятилетий будут спорить о диагнозе и прочих «до сих пор не выявленных до конца обстоятельствах»[18]. Электрокардиограмма была тогда новым методом диагностики, плохо знакомым профессорам старой школы. Поэтому вариант добросовестной врачебной ошибки представляется наиболее вероятным. Но власть на тех вершинах, где находился умирающий Андрей Жданов, была настолько огромной, что нельзя исключать любые средства в борьбе за неё…