Жди меня, и я вернусь

Об угоне траулера и убийстве вахтенного матроса не было сказано ни слова. Если о стычке на борту они могли не знать «в самом деле, откуда?), то молчание по поводу исчезнувшего судна казалось Женьке, как минимум, странным, чтобы не сказать настораживающим. Но ему даже в голову не пришло задавать наводящие вопросы: это были явно не те люди, которые стали бы с ним откровенничать. Пытаться их перехитрить тоже не стоило: они служили в МВД и, следовательно, были обучены не только приемам стрельбы и рукопашного боя, но и простейшим способам манипулирования людьми. Обман и разоблачение обмана были частью их работы, и в этом искусстве Женьке было с ними не тягаться.

Он шел, зевая и стараясь не слишком часто спотыкаться, и уныло вспоминал, как меньше суток назад мечтал рассказать о своих приключениях московским приятелям. В голове у него уже хранился почти готовый черновик сочинения на тему «Как я провел лето». Это сочинение обещало стать хитом, прямо-таки бестселлером, но теперь о нем следовало поскорее забыть, а написанный в уме черновик вымарать целиком, порвать в клочья и выбросить, чтобы не позориться. Ну, или хотя бы изменить название «Как я провел лето» на «Как я предал друзей». Звучит жестковато, тем более что предавать он никого не собирался, но значение имеют не намерения, а дела, не планы, а результаты. Благими намерениями вымощена дорога в ад, и Женька Соколкин всего-навсего в очередной раз подтвердил справедливость этого изречения: хотел, как лучше, а вышло, как вышло, – так, что хуже не придумаешь.

За ночь погода резко переменилась, откуда-то приползли плотные тучи и, словно остров являлся конечным пунктом их маршрута, неподвижно зависли над ним, накрыв влажным серым одеялом. То и дело начинал моросить скучный мелкий дождик – с виду несерьезный, он каким-то образом ухитрился в два счета промочить одежду насквозь, до самого тела. В Рыбьих Костях стало еще хуже, потому что мокрые кроны деревьев щедро делились с путниками скопившимися в них излишками воды, при малейшем прикосновении сбрасывая на головы целые каскады крупных холодных капель.

– Строго на восток через Рыбьи Кости, – бормотал, глядя на заключенную в прозрачный полиэтилен, сто раз намокшую и высохшую, изрядно обветшалую, но по-прежнему легко читаемую копию карты, Шар, которого Женька про себя до сих пор называл Оранжевым. – Коробкин Хобот, Коробкин Хобот… Знать бы, что это такое!

Идущий впереди боец поднял руку, подавая сигнал, и колонна остановилась – разом, на полушаге, так, что задумавшийся Женька едва не въехал головой в спину своему конвоиру. Посмотрев вперед, для чего пришлось сделать шаг вправо и, наклонившись вбок, вытянуть шею, он увидел торчащий из густого кустарника покатый бок чего-то металлического, ржавого – судя по остаткам камуфляжной раскраски, чего-то военного.

Шар спрятал карту в планшет и, обогнав колонну, осторожно приблизился к этой штуковине. Похрустев ветками, он обошел ее со всех сторон, а затем, снова появившись в поле зрения, призывно махнул рукой: все сюда!

Ржавая штуковина при ближайшем рассмотрении оказалась старинным легким танком – судя по остаткам намалеванного на крошечной орудийной башенке красного круга, японским. Правая гусеница отсутствовала, в бортовой броне зияла круглая дыра с оплавленными краями, вокруг которой до сих пор виднелись черные языки копоти – вернее, то, что от них осталось.

– Вот, к примеру, на Филиппинах, – раздумчиво сказал кто-то, – весь этот японский металлолом, прямо как тут, стоит, где его бросили. Пушки, танки, самолеты разбитые – все гниет потихонечку прямо на пляжах, под пальмами… Я по «ящику» видал. В натуре впечатляет.

– Разговорчики, – рассеянно прервал эту тираду Шар. Он снова достал карту, заглянул в нее и повернулся к Кувалде. – Вот тебе и Коробка, – добавил он, легонько похлопав ладонью по мокрой ржавой броне. – Значит, нам туда.

Он кивнул подбородком в направлении, которое указывал свернутый набок тонкий хобот орудийного ствола. Там не было ничего, кроме очередного пологого склона, поросшего непролазным стелющимся кустарником, из которого тут и там выступали растрескавшиеся, крошащиеся каменные лбы.

«Как все просто, – с тоской, которая со вчерашнего вечера являлась привычным фоном его существования, подумал Женька Соколкин. – Танк на жаргоне военных – коробка. Если это вспомнить, то догадаться, что Коробкин Хобот – это танковая пушка, ничего не стоит. А мы-то головы ломали! Интересно, зачем японцы притащили сюда танк?»

– Перекур, – скомандовал Шар. – Можно оправиться.

Он первым выполнил свою команду, закурив и приняв позу небезызвестного мальчика, рельефным изображением которого некоторые люди до сих пор украшают двери туалетов у себя в квартирах.