Жди меня, когда небо окрасится в розовый

Адам возвышается надо мной, взирая вверх. Впервые губы его перестают держать улыбку. Я замираю и тоже закидываю голову. Действительно, всё небо завалено тяжелыми пепельно-свинцовыми облаками, как в тот самый день в больнице. Только почему-то еще и с оттенком бордового.

– Неужели тебе здесь и вправду не нравится, Рэй? Этот мир же может воссоздать всё, что только пожелаешь. Тут ты можешь быть счастлив.

– Зачем мне этот мир, если он не вечен? Зачем? Скоро меня тут не будет и мне придется тебя хоронить! Слышишь?

– Хоть этот мир и не вечен, рано или поздно это изменится. Ты воссоединишься со всеми нами, просто сейчас тебе дана возможность встречаться заранее, пусть и недолго.

– Последнее, что я хочу сейчас видеть, – это твое радостное, живое лицо перед собой! Ведь понимаю прекрасно, что на самом деле я такого больше не увижу.

– Однако тебе всё равно хочется видеть меня таким. Ибо я всё еще такой – комната не может лгать. Это твое противоречие.

– Вот именно! Не хочу вообще тебя видеть, не хочу быть здесь, не хочу, не хочу, не хочу!

Я отворачиваюсь от Адама и закрываю лицо руками. В кромешной тьме ищу успокоения, но оно никак не наступает, как бы ни старался.

Вдруг слышу совсем иной голос за своей спиной:

– Рэй, пожалуйста, перестань.

Этот голос принадлежит Гарри Фоксуэллу. Тот голос, который, казалось, я не слышал уже очень и очень давно…

Я оборачиваюсь и не могу сдержать очередного психоза.

– Я не хочу видеть вас, уйдите! Хватит, вас больше нет! Отстаньте от меня!

– Перестань ныть! – неожиданно порицает Гарри. – Ты не понимаешь значения этого места. Ты хочешь уйти отсюда тогда, когда нуждаешься в здешнем покое больше всего! Мы хотим тебе только помочь…

– Не нужна мне ваша помощь! – огрызаюсь я. – Я всё еще живой, у меня много проблем в своем мире, и он совсем не здесь.

Внезапно дует сильный прохладный ветер и с неба падают красные капли. Кровавый дождь.

– Плохи дела, – говорит Адам, насупившись. И смотрит на меня. – Этот мир можешь спасти только ты сам. Потому что это твой мир, ты его создал. Прошу, остынь и давай обговорим всё, как друзья.

– К черту вас, мнимых друзей! Вы лишь иллюзия. Я это понял.

– Тем не менее мы существуем в этом мире. Неужели ты готов убить нас и уничтожить этот мир?

– Готов ли я разрушить здесь всё?.. – Я мельком осматриваюсь, и тут же меня наполняет яростное воодушевление. – Готов. Потому что не хочу тут оставаться!

В одночасье я подбегаю к Адаму и пытаюсь ударить его по лицу. Но каким-то чудным образом он моментально уворачивается.

– Ты не сможешь причинить нам вреда, – объясняет он. – Потому что в твоих глазах мы всё еще друзья, пусть только и в голове.

Попробовал ударить снова – ничего не вышло.

«Черт! Какой же кавардак!» Взгляд мой падает на рояль. Подойдя к нему, я одним ударом потрошу его в щепки. Больше на нем не сыграет никто. Следом за роялем идет дерево – одного толчка ладони хватает, чтобы оно свалилось.

– Пожалуйста, хватит! – воет Гарри, а я его даже и не слушаю.

С одного топота белый пол подо мной трескается. Единственным ударом кулака разрушается стена этой комнаты. Снаружи, как оказывается, нет черной мглы. Я вижу перед собой тот пейзаж из дома дедушки и бабушки Мирай – луг, но живой. И без луны. Это потрясает меня, и я перестаю всё крушить.

– Какого черта?..

Адам отводит взгляд и ухмыляется.

– Твой мир, – произносит он. – А ведь мы могли бы погулять там. Есть еще возможность всё исправить. Но ты не станешь. Тебе и вправду здесь не место.

– А?

– Хочешь, мы тут всё уберем? И мусор, и небо, и себя?

Я не могу ничего ответить. Только беспомощно стою, вцепившийся взором в этих двух призраков.

– Раз уж ты этого желаешь… Пусть будет так. Последнее слово всегда за тобой. Прощай, друг. Мы еще сыграем вместе.

И как по щелчку пальцев двое моих друзей обращаются в лужи крови и исчезают навсегда. Шторм унимается с моим пробуждением в реальном мире.

* * *

Уже наступило утро. Теплые лучики пронзали шторы и ласкали мое лицо, щебетали птицы. Но мне было безрадостно. Я остался один. Меня окутал мрак с тишиной струйки дыма над пистолетным дулом. И больше ничего. И ни солнце, ни висящий труп перед глазами никак не задевали.

– Я уничтожил там всё, – сказал я в пустоту. – Больше туда не вернусь.

«Пройдет год-другой, и ты сам захочешь вернуться».

Конечно, он ответил.

– Не знаю. Ничего я не знаю. Отстань от меня. Дай побыть одному!

«Ты всё равно уходишь в себя. Однако теперь выбрал самый депрессивный способ».

Я промолчал.

Просидев около пяти минут, уставившись в одну точку, я поднял голову и вчитался в надпись на стене. «Вот в чем разница между сильным и слабым характерами». Она была явно оставлена лишь с целью донести до меня, что Адам по своей воле завершил жизнь. И всё же смысл этой фразы вызывал отторжение. В сущности, никакой как таковой разницы не было и вовсе.