Ждите, я приду. Да не прощен будет

— Курунда-ай, — врастяжку сказал он, как если бы сомневался, что это охотник, которого он с нетерпением ждёт И тут же повторил с облегчением и несомненной радостью: — Курундай!

Всадники в степи и сами увидели стоящих у озера и, свернув с дороги, целиной направили к ним коней. Темучин вглядывался в приближающихся, стараясь лучше разглядеть Курундая, так как этот охотник интересовал его сейчас более всего. С той минуты, когда Темучин, сидя в седле Саврасого и думая о рыбалке, казалось, ощутил удар взявшей крючок рыбы, прошло самое малое время, но он уже забыл не только о своём желании забросить лесу, а даже и о том, зачем он сюда приехал.

Курундай подскакал, натянул поводья, спрыгнул с седла и сорвал треух. Лицо у него было чёрное от пыли, глаза запали. Чувствовалось, что он много дней провёл на коне и дороги его были трудными. Темучин тоже сошёл с коня. Субэдей с несвойственной торопливостью достал из седельной сумы бурдюк с дугом, налил чашу, протянул Курундаю. Тот выпил дуг одним глотком, отёр рот рукавом халата, выдохнул:

— Ах, хорошо!

И то была единственная минута, которую дал ему Темучин, чтобы передохнуть с дороги. В следующую минуту они присели у озера и Курундай прутиком с клейкими первыми листиками начертил на песке путь, который он прошёл по земле найманов. Глаз у него был точный, и приметил и запомнил он много. Земля найманов зримо поднялась перед Темучином из штрихов на песчаной отмели. Годы провёл Курундай в степи и по примятому кустику ковыля мог определить, когда, как и куда прошёл зверь, по оброненному перу угадывал полёт птицы, по копытному следу дознавался, когда и сколько побывало охотников в урочище, и соображал — следует или нет идти дальше, так как то пустое и зверь выбит.

Опираясь ладонями о песок, Темучин внимательно разглядывал начерченное, не спрашивая ни о чём. Курундай, как и большинство охотников, был хорошим рассказчиком. Пояснения его были коротки и точны.

— Так... так... — наконец протянул Темучин.

Курундай глянул на него искоса, и в глазах старого охотника промелькнуло неожиданное, губы смягчились, и лёгкие морщины обозначились на висках. Изменения в лице объявились потому, что вспомнил он вдруг, как шёл по степи, преследуя вдову Есугей-багатура и её детей, среди которых был и этот, ныне могучий, человек, а тогда слабый и беззащитный ребёнок. «Волчонок», — подумал Курундай, и мысленно ему и впрямь увиделся волчонок с торчащими лопатками, толстыми лапами, широколобый и неуклюжий. Курундай засмеялся, как смеются довольные старые люди: дребезжаще, негромко, но с глубиной понимания всего и вся, которую даёт высота лет.

Темучин, выныривая из мыслей, глянул на него удивлённо:

— Ты чего?

Курундай засмеялся громче.

И вдруг Темучин спросил:

— Курундай, — повёл рукой на стоящих рядом Субэдея, Джелме и Нилху-Сангуна, — скажи нам: ты и вправду ошибся, когда след нашей сотни определил Таргутай-Кирилтуху как след тысяч всадников?

И сам засмеялся.

Курундай замахал руками.

— Ну, что молчишь? — настаивал Темучин. — Ошибся или нет?

— Когда это было, — с улыбкой отвечал Курундай, — я и не помню.

— Ну нет... Всё ты помнишь, — улыбнулся Темучин и, обхватив Курундая за плечи, сказал: — Молодец, молодец, а этому, — он ткнул пальцем в начерченную на песке землю найманов, — цены нет.

Заторопился.

— В курень, — сказал и вдруг, вспомнив о рыбалке, повернулся к Джелме: — Ты всё же, — остановил шагнувшего к коням нукера, — останься. Налови хану-отцу рыбки.

Не забыл о хане Тагориле. Нет, не забыл.

В течение двух последовавших дней вернулись другие охотники, посланные в чужие земли. В большой белой юрте были расстелены три кошмы, засыпанные речным зернистым песком, и охотники обозначали на них земли найманов, мангутов и хори-туматов.

Ханы Тагорил и Темучин сидели на почётном месте Нойоны кереитов, тайчиутов и меркитов располагались на коврах — хан Тагорил распорядился достать лучшие Китайские ковры, — перед ними. Тайчиуты и меркиты косились на кошмы с песком, не понимая, для чего бы это. Темучин, видя недоумённые взгляды, кивнул хану-отцу, шепнул, но так, чтобы никто не услышал:

— Помнишь, как ты косился на такую же кошму?

У Тагорила в улыбке слабо шевельнулись бледные губы.

— Как же, — ответил хан-отец и прикрыл глаза истончёнными веками.

Последнее время он сильно сдал, не выходил из юрты, целые дни лёжа у очага и кутаясь в меха. В курене знали о его слабости, и нойоны обращались по любому делу только к Темучину. И сейчас, на большом совете, все взгляды были обращены к нему, хотя Тагорил и сидел рядом. Но видно было, что хан-отец далёк мыслями и от курултая, да и от всех, пожалуй, дел, что занимали людей. Синие глубокие тени под глазами хана-отца, хрупкие и, казалось, бескостные руки, придерживающие полы тёплого, на добром меху халата, свидетельствовали, что он уже заглядывал в таинственную даль Высокого неба.

Курултай должен был определить — куда направить коней.