Ждите, я приду. Да не прощен будет

— Я должен выразить признательность его величеству цесарю за то, что наследнику русского престола в путешествии по землям Германской империи предоставляется при переездах надёжный караул. В нынешней его поездке в Инсбрук охраняется путешествующая высокая персона весьма примерно.

Шенборн чуть не присел на пятки. Стоявший в стороне Авраам Павлович рот раскрыл — так неожиданно повернул граф разговор.

Толстой чеканил слова ледяным тоном:

— Дорога из Инсбрука идёт через Мантую на Флоренцию. Флорентийские места болотисты, и климат тамошний для слабого здоровья наследника пригож мало. Нас интересует, где именно полагает предоставить его величество цесарь резиденцию для временного пребывания наследника?

Шенборн попытался что-то сказать, но язык будто к гортани присох, не слушался.

— Понимаю, — сказал Толстой, — граф не готов к ответу.

Шагнул вперёд:

— С почтением просим также сообщить нам в ближайшее время, когда мы сможем встретиться с путешествующей высокой особой.

Пётр Андреевич несколько раз повторил «путешествующая высокая особа», подчеркнув тем, что русский двор считает Алексея не беглецом, а только лишь путешественником вольным.

Толстой раскланялся и вышел из залы.

После столь ошеломляющего разговора вице-канцлер бросился во дворец цесаря. Понял: о наследнике престола, находящемся на землях империи, русским известно всё. Больше того, они готовят военную экспедицию в Саксонию. Это путало все планы, так радужно рисовавшиеся в воображении вице-канцлера.

Вот уж истинно: не садись в сани, пока коня не впрягли.

* * *

Дорога на Инсбрук шумна и многолюдна, так как сей город тирольский стоит на перекрёстке путей, ведущих из Германии, славной своими товарами, в благодатную Швейцарию, цветущую Италию с её шумными рынками и торговыми домами, известными на всё Средиземноморье. С раннего утра до поздней ночи поспешают по дороге дилижансы с любопытно выглядывающими из оконцев путешественниками, гремят по булыжнику фуры тяжёлые на крепких, немецким железом обшиненных колёсах, неторопливо, прижимаясь к обочине, ползут крестьянские телеги, нагруженные корзинами с птицей, яйцами, овощами, мясными тушами или иной поклажей. Над дорогой пыль кремнистая, белёсая, стук колёс, голоса.

На возах девки толстощёкие, в цветных юбках и белых чулках, мужики серьёзные, с трубочками гнутыми, в шляпах с пёрышками птичьими пёстрыми за широкими лентами. Девки смеются, переговариваются громко, мужики же больше помалкивают, попыхивая синим дымком. В товаре своём они уверены, и болтать зря им незачем. Поглядывают на проезжих добродушно да бодрят лошадок кнутиками.

Народ всё крепкий, ширококостный и не голодный. Удивляться только приходится: и земли-то у них ладошкой прикроешь, а вот тебе — не голодные. То тут, то там харчевни при дороге, и у порога каждой хозяин в фартуке белом, колпаке приглашает проезжих зайти и посидеть за столом с кружкой пива.

По дороге той, за многолюдством постоянным, незаметно проехать нетрудно. Но Румянцев всё же карету известную на версту добрую пропустил, дабы в глаза страже царевича не бросаться. Решил так: «Царевич никуда не убежит, но мне поберечься всё ж надо». И как ни хотелось офицеру с девками весёлыми, что на возах, шуткой переброситься или с крестьянином каким поговорить, но он рот на замок замкнул. Больше того: в плащ закутался и на лицо шляпу надвинул низко.

Кони шли шагом. Солнце припекало жарко. Глянуть на Румянцева со стороны — скажешь: человек не бедный на конях добрых едет по своим делам, и нечего ему беспокоиться, когда он и так поспеет. Такому, видно сразу, всегда и место в придорожной харчевне найдётся, и куском его не обнесут, и горло от жажды у него не пересохнет, так как за стакан вина найдётся чем заплатить.

Ближе к Инсбруку Румянцев коня чуть шпорой тронул и на лёгкой рыси обошёл ближние фуры. Увидел: карета с царевичем по-прежнему, не торопясь, пылит к городу, и драгуны скачут за ней. Осадил коня, но назад сдавать не стал. Подумал, что в город карета вкатит и в улицах затеряться может. Лучше уж поближе держаться и из виду царевича с его охраной не выпускать.

Как задумал, так и сделал.

Инсбрук колоколами был славен, и, ещё города не увидев, услышал Румянцев бренчание колокольное. Били на кирхах к вечерней молитве, но только и назовёшь звон тот бренчанием. Другое слово трудно подобрать, ежели хоть раз слышал, как сыплют звоном с православной колокольни.

А всё же колокола Румянцеву помогли: он коня поторопил. И вовремя. Карета в город въехала, а Румянцев за ней. Миновали рынок, свернули в улицу узкую, в другую, офицер следом. За угол отпустит карету и придавит шпорой коня. Тот прижмёт уши и, послушный приказу хозяина, прибавит шаг. Звонко ударят в булыжник подковы, и вот уже карета перед глазами.

А Инсбрук — город немалый, да и путаный: улицы в гору лезут, петляют, но офицер всё же карету до самого дома, где царевича поместили, сопроводил. Карета у ворот остановилась, и Румянцев, глазами по сторонам стрельнув, трактиришко приметил и с коня соскочил.