Ждите, я приду. Да не прощен будет

Хозяин приподнялся и пошёл, скрадываясь, к вершине холма, исчез из поля зрения. Жеребец задрал голову, не отрываясь от земли, как и было приказано, но хозяина не увидел.

С этого мгновения Саврасый полагался только на слух.

Для Темучина осенняя степь была безмолвна, но для слуха жеребца в ней были голоса. В лёгком пении трав, отвечавших на движение утреннего воздуха, он различил поступь тяжёлой птицы и уловил её беспокойство. Птица шла неровным шагом, приплясывала так, как ежели бы ожидала опасность и с одной и с другой стороны, и, оглядываясь, поворачивалась в одну и другую стороны. Потом он услышал удар крыльев птицы и звук пущенной стрелы. Это была стрела хозяина. Саврасый знал её голос. Раздался радостный вскрик Темучина, гутулы его простучали по глухо отозвавшейся степи, и тут же ещё чьи-то шаги поразили слух Саврасого. Это были незнакомые шаги. Совсем незнакомые. Раздался чужой голос. Уши Саврасого насторожились больше прежнего, он различил в этом голосе враждебное и даже опасное для хозяина. Издалека загремели удары копыт двух лошадей. Кони приближались. Их торопили. Они шли намётом. Но Саврасый разобрал по частившим ударам копыт, что кони плохи в беге. А один из них даже засекался. У него было лопнувшее переднее копыто. Саврасый понял, что легко бы обошёл в скачке обоих. Людские голоса вдруг заторопились, раздались звуки борьбы, и остро и больно ударил по слуху Саврасого вскрик хозяина.

Несмотря на приказ, жеребец больше не мог лежать. Всем существом Саврасый улавливал, что с хозяином происходит недоброе и он должен быть рядом. Жеребец рывком взбросился над землёй и устремился на голос хозяина.

То, что он увидел, его поразило.

Хозяин, всесильный хозяин, был окутан арканом, как, помнил Саврасый, окутывали арканами диких жеребцов в табуне, в котором он пасся до того, как его привели к Темучину.

В Саврасом была жива память, что окутанных арканами жеребцов уводили и они никогда не возвращались. Так, значит, и его хозяина должны были увести в неведомое?

Он бросился к Темучину.

Незнакомые люди, толпившиеся вокруг хозяина, вдруг оставили его и пошли навстречу Саврасому, призывно взмахивая руками: «Подходи-де, подходи...»

Жеребец угадал — подходить нельзя.

Один из людей, резко метнувшись вперёд, хотел было ухватить за поводья, но хозяин, его, Саврасого, хозяин, всегда беспокоился о нём и на этот раз, хотя и был увлечён охотой, не бросил поводья, укладывая жеребца на землю, а завёл за голову, обмотал за луку, и поводья не болтались по сторонам так, чтобы позволить кому-либо схватить их. Жеребец отпрянул в сторону и пошёл по кругу. Кося глазом, он, хотя и на ходу, но разглядел лицо лежащего хозяина.

Лицо было залито кровью, и его почти до неузнаваемости изменяла странная и страшная гримаса.

Саврасый каким-то внутренним чутьём определил, что это беспомощность кричала в хозяине, невозможность вырваться из опутавших его вервей, и жеребец трубно заржал, призывая Темучина вырваться, высвободиться, подняться на ноги и разорвать кольцо из чужих людей, ставших между ними.

Но хозяин в ответ на его голос только выгнулся дугой и, видимо не умея освободиться, вновь вытянулся обессиленно.

Один из незнакомых людей сел в седло своего коня и погнался за Саврасым.

Но это было напрасно.

Жеребец, прибавив шаг, легко ушёл от него.

Тогда другой сел на коня, и теперь вдвоём они пытались настигнуть Саврасого и завладеть его поводьями.

Но и это было напрасно.

Кони их были слишком слабы и, вероятно, сами чувствовали, что скачки это пустое, но люди не понимали этого и всячески — и задками гутул, и плетьми, и криками — понуждали коней к преследованию Саврасого. И всё же им не дано, было догнать жеребца.

Но люди были упорны. Чужакам очень понравился Саврасый, они обязательно хотели его заарканить.

Так повелось у людей.

Чужаки получили добычу. Темучина. И за него ожидали от своего нойона Таргутай-Кирилтуха немалое вознаграждение. Но им хотелось большего.

Этого жеребца.

Скачка продолжалась до тех пор, пока чужаки не умучили своих коней. А когда кони начали спотыкаться, один из чужаков с горловым пронзительным визгом сорвал с плеча лук.

Такое тоже есть в людях — коли не можешь взять, то лучше убить, разрушить, уничтожить. Это бессмысленно. Никак необъяснимо. Непостигаемо, но оно есть, хотя даже зверь не способен на такую несообразность. А в человеке это есть — ежели не мне, то никому.

Но Саврасый знал, чем грозит стрела, и ушёл в сторону.

Горячась, чужак пустил другую стрелу, третью.

Это было бессмысленно, как и скачка на хилых конях.

Стрелы попадали в степь.

Человеку трудно отказаться от чужого, которое можно присвоить, но здесь пришлось отказаться.