Ждите, я приду. Да не прощен будет

С приездом Темучина жизнь в улусе кереитов начала меняться. Прежде всего изменения можно было отметить в поведении хана Тагорила. Казалось, он помолодел лет на двадцать, вернувшись в то время, когда ходил по степи с двумя десятками нукеров. Давно не садившийся на коня, он теперь просыпался на рассвете и с небольшой охраной скакал в степь, объезжал табуны, осматривал лошадей, отары овец, стада коров. Ныне его интересовало то, что раньше не занимало вовсе. Он бывал в юртах пастухов и отарщиков, считал, сколько навялили мяса и насушили хурута, проверял запасы настриженной шерсти. Разговаривал с купцами и караванщиками, советуясь, где лучше продать шерсть, с тем чтобы больше получить за неё железа, меди и тканей для халатов воинов.

Темучин повсюду был рядом с ханом.

Сегодня, как всё последнее время, проснувшись на рассвете и проведя почти день в седле, они остановились у небольшого озера, затерявшегося в степных далях.

Темучин первым сошёл с коня, зачерпнул пригоршней воду, попробовал на вкус. Вода чуть отдавала солью, но вполне годилась и для лошадей, и для людей.

Хан Тагорил пожелал отдохнуть после трудного дня, пока баурчи приготовит пищу. Для хана разбили шатёр, постелили войлоки, и он прилёг в тени.

Темучин спустился к воде и сел на берегу. В нём не видно было усталости. За последнее время, проводя много времени в седле, он сильно загорел, но всё же в открытом вороте халата были видны грубые рубцы от канги. И сын Тагорила Нилха-Сангун подошёл к нему и, глядя на эти рубцы, попросил:

— Ты бы рассказал, как жил с колодкой на шее.

Темучин повернулся к нему и, глядя в лицо, ответил:

— О чём говорить? Слышал небось — раб живёт только из упрямства... Но да я знал, что придёт день и мы с тобой будем сидеть на берегу вот этого озера.

Засмеялся.

Нилха-Сангун был хром, кривобок, и отец его не верил, что он может быть воином. К тому же у Нилхи-Сангуна росло брюшко, и это не украшало его в седле. Но он был незлобивым, прямодушным человеком, и Темучин в него верил, считая, что для мужчины-воина седло и меч не главное. Воин — это ещё и крепкий курень, вожжи которого надо уметь держать неслабыми руками, что Темучин хорошо уяснил, видя разор в курене Таргутай-Кирилтуха. А какие руки нужны, чтобы держать вожжи улуса, насчитывающего десятки куреней? Нет, дело это непростое... Темучин помнил мудрость, высказанную в древней поговорке: «Можно завоевать степь, сидя на коне, но управлять ею, оставаясь в седле, невозможно». Нилха-Сангун — успел узнать Темучин — лучше многих разбирался в лошадях, с одного взгляда примечая их пригодность или непригодность для воина, легко определял, много ли может дать стадо коров хурута, который непременно должен быть в седельных сумах всадника в походе, и не было лучше его для разговоров с купцами и караванщиками, а они нужны были степи, так как от них зависело, сколько воинской справы привезут из дальних земель на берега Онона, Керулена и Селенги. Нет, Нилху-Сангуна он, Темучин, не променял бы и на десяток воинов.

— Нилха-Сангун, — сказал Темучин, — хочешь, поймаем хорошую рыбу и поджарим? Хан будет рад.

Темучин быстро поднялся по крутому берегу, шагнул к своему жеребцу, из седельной сумы достал лесу с крючком и грузилом, на крупе жеребца ладонью прихлопнул жирного слепня и спустился к воде. Забросил лесу в озерцо и почти тут же подсёк клюнувшую рыбу.

Вода в озерце была прозрачной. И Темучин, да и рядом стоявший Нилха-Сангун увидели, как большая рыба пошла за лесой. Она шла вольно, широко поводя хвостом, но Темучин знал, что рыба будет идти за лесой только до той поры, пока не почувствует боли от врезавшегося в губу крючка. Надо было уловить этот миг и сильно, разом вывести рыбу на мелководье. А коли не успеть поймать такой миг, рыба может сойти с крючка. Темучин видел тёмную спину рыбы, розовые широкие плавники, мощный хвост и по дрожанию лесы в руке чувствовал — сейчас рыба дёрнет и поведёт в глубину.

«Ещё, ещё чуть-чуть, — уговаривал он себя, выбирая лесу, — ещё, ещё...»

Рыба согнулась в мощное кольцо и готова была прянуть в глубину, но Темучин ловко выдернул её на мель. Литое, блестящее тело заметалось на мелководье.

Темучин вырубил в ивняке толстый прут с рогулькой на конце и, выпотрошив рыбу, поставил её на рожне к огню.

Хан Тагорил вправду порадовался угощению. Он ел и говорил, что давно не пробовал такой жирной и сладкой рыбы.

Поев и вытерев руки о гутулы, хан поднялся, сказал:

— Пойдём к воде. Посидим. Надо поговорить.

Темучин взглянул на него и понял, что разговор будет серьёзным.

Объехав улус, хан и неотступно следующие за ним Темучин и Нилха-Сангун убедились, что кереиты могут пойти в набег. Было достаточно и людей, и лошадей, и воинского припаса. Надо было решать — куда направить воинов.

И Темучин, и Нилха-Сангун ждали, что скажет хан. За ним было первое слово.

Но хан Тагорил смотрел на неспокойную от вечернего ветра воду и не размыкал губ.

Молчание затягивалось.