Ждите, я приду. Да не прощен будет

За крайней юртой над степью взвился жаворонок, затрепетал крылышками, запел переливчато.

Своим воинам Темучин разрешил взять из запасов дяди только вяленое мясо, которое могло подолгу храниться в чересседельных сумах, да немного хурута. И всё.

Сотня ушла в степь налегке.

Даритай-отчегин сидел на земле у коновязи подле своей юрты, веря и не веря, что остался жив. Всхлипывал прерывисто. Понемногу всхлипывание стихло. Даритай-отчегин пошарил вокруг руками, оперся о землю, встал на колени. Хотел крикнуть кого-нибудь, но, оглядевшись, не увидел ни одного человека и без чужой помощи стал подниматься. Ноги дрожали, не держали его, и нойон грудью оперся о коновязь и через силу, но встал, шатаясь и кренясь. И тут из-за юрты выбежали сразу несколько человек, подхватили Даритай-отчегина под руки. Он захлюпал носом, но пересилил себя, сказал:

— В юрту меня, в юрту, к огню.

Его колотило от озноба. Испугался Даритай-отчегин. Ах как испугался... Немолодое его тело, не знавшее труда, обрюзгшее, колыхалось, вяло обвисая на подхвативших его руках. Даритай-отчегин с трудом, шаркая подошвами по тропе, переставлял ноги. Страх смерти так поразил его, что он и сейчас видел льдистые глаза Темучина, застывшее в презрении лицо, на котором не было ни тени жалости. И Даритай-отчегин — показалось ему — понял, что стояло за этим холодным взглядом и неподвижным лицом.

«Вернувшись, — решил нойон, — Темучин разговаривать со мной не будет. Надо сделать всё, что он сказал, и так, как сказал».

И в другой раз увиделись ему глаза Темучина. В них было столько пугающей силы и непреклонности, что у Даритай-отчегина занемело в груди.

«Второго слова, — сказал он себе, — у Темучина нет».

Замычал со стонущим выдохом:

— М-м-м...

Его ввели в юрту, уложили на кошму, подбросили в огонь сучьев, накрыли толстым овечьим одеялом. Но озноб не отпускал.

Нойон отвернулся от толпившихся в юрте людей, уставился невидящими глазами на пляшущие языки пламени. Из огненных всполохов вдруг выплыло перед ним лицо Темучина, ещё мальчишкой стоявшего перед входом в юрту, где умирал отец. Взлохмаченная рыжая голова и от глаз к подбородку по запылённому лицу борозды слёз. Но пламя вскинулось, видение ушло. И уже в третий раз увиделись Даритай-отчегину каменной твёрдости скулы и неистовые глаза.

«Когда же, — подумал он, — объявилась в нём эта грозная сила? Да и так ли он силён? Сколько у него воинов?»

Но тут же нойон с безнадёжностью ответил себе: «Да сколько бы ни было — сотня, две, тысяча или десяток — он собьёт меня с коня и придавит коленом к земле. Я от него никуда не уйду». Даритай-отчегин в отчаянии вцепился зубами в край овечьего одеяла, сжал до ломоты в висках челюсти. Плотским ужасом вошёл в него Темучин, ломая волю, подчиняя своей власти.

Три дня мешком пролежал Даритай-отчегин у очага, не сказав ни слова. Казалось, он никого не видел и не слышал: не обратил внимания на то, как хоронили его нукеров, не слышал, как выли женщины по всему куреню, протяжно кричал шаман. Охал, покашливал в кулак, как если бы сильно застудил грудь, и всё ближе и ближе подсаживался к огню, тянул руки к жару.

Похоронив мужчин, курень затих. За стенами юрты не слышно было ни людских голосов, ни мычания скота, ни ржания коней. За плотно задёрнутыми пологами юрт все ждали: что дальше?

Нойон гнулся у очага, зябко кутаясь в тёплый халат и не решаясь выйти из юрты. Но как он ни был напуган, а понимал, что Темучин может вернуться и сказать ему будет нечего.

На четвёртый день Даритай-отчегин наконец решился и вышел из юрты. Вытащил сам себя, как упирающуюся корову на аркане. Нукеры, сгрудившиеся толпой у бунчука, подступили к нему. В глазах вопрос: «Ну, нойон, что делать прикажешь, как жить будем?»

Даритай-отчегин остановился перед толпой, руки заложил за спину. Опустил лицо. Но многие заметили, что оно жёлто необыкновенно и твёрдости в чертах нет.

Люди смутились, и шёпот неясный прокатился по их рядам. Но смолк.

Постояв минуту, Даритай-отчегин сказал:

— Седлайте коней. Едем в курень нойона Алтана. Со мной пойдёт десять нукеров.

Поднял глаза. Но и в них не было твёрдости. Глаза скользнули по лицам нукеров и опустились, будто увидел что-то под ногами Даритай-отчегин. А что там, под ногами, в примятой траве могло быть? Лица нукеров затуманились. Знали люди: «Жеребёнка лягает и хромой мерин». А такой вот нойон — слабее жеребёнка. Да ведомо было и другое: где поселилась робость, оттуда ушла сила.

Задумаешься и лицом помрачнеешь.

Даритай-отчегин взобрался на лошадь и сел пугалом, как собака на заборе. Махнул рукой:

— Пошли.

Всадники спустились с холма, на котором стояла юрта нойона, нешибко поскакали через курень. Из юрт поглядывали настороженные глаза. В курене знали, что Даритай-отчегин отправился к нойону Алтану, но не ждали от того доброго. Темучин напугал не только Даритай-отчегина, но и весь курень. В степи так не бывало, чтобы налетели воины на курень и ушли налегке. Ждали, что Темучин вернётся и выгребет из юрт всё до голой земли и скот уведёт.

Такое было страшно.