Ждите, я приду. Да не прощен будет

Не хотелось ему в Высокое небо. Сладкой была жизнь. Бедняку хурачу легче, наверное, умирать. Его жизнь — тяжкий труд и страдания, а жизнь Даритай-отчегина была праздником. Котёл в юрте никогда не был пуст. Нойон не замерзал по ночам под тощим войлоком, так как у очага всегда лежало достаточно дров да и бараньи одеяла, которыми он укрывался, были толсты и теплы. Его не обжигала боль за голодных детей, и, даже когда племяннику набили кангу на шею, он не сел на коня и не выручил сына старшего брата из чёрного рабства, хотя к тому призывали братский долг и родовой обычай. Нет, он того не сделал. Отошёл в сторону, будто ничего не произошло. Ни-че-го... А ведь в стаю сбиваются и собаки, когда нападают волки.

Даритай-отчегин упал на бок и заверещал пронзительно. Жилы на шее надулись верёвками.

А Темучин не собирался его убивать, иначе зачем бы отдавать приказ — нойона не трогать? В сече, когда валились юрты, а смерть висела над каждым в курене, куда как просто было снести голову Даритай-отчегину, да с тем и покончить. А свежую шкуру вола расстелили перед дядей для того, чтобы он полной грудью вдохнул запах смерти и ощущение это вошло в него со всей болью.

Даритай-отчегин хлопал руками по ляжкам, перекатывался с боку на бок.

Темучин вышел из юрты и остановился перед ним. Даритай-отчегин подполз, уткнулся лбом в пыльные передки гутул.

— Это всё Таргутай-Кирилтух, — завопил, не поднимая лица, — он отнял у Оелун стада, он грозился ей смертью.

Темучин смотрел на него сверху вниз сухими блестящими глазами. На лице не двигался ни один мускул. Только кожа чуть собралась у глаз злыми морщинами.

«Вот он, — было у него в голове, — ползает, как уж, придавленный колесом арбы. А что с того? Прирезать его и тем охладить кровь, кипящую от обиды? Ну и чего я достигну? А ничего... Нет... Не мстить я сюда пришёл и не собирать отцовские табуны... Нет...»

— Таргутай-Кирилтух... — всё повторял и повторял Даритай-отчегин. — Таргутай-Кирилтух виноват...

— Врёшь, — сказал Темучин, — и ты, и Алтай, и Сача-беки взяли и кобылиц, и овец матери. Вы растащили по юртам всё, что принадлежало вашему старшему брату.

— Нас заставил Таргутай-Кирилтух! — вопил Даритай-отчегин. — Он поделил стада и отары и роздал их!

— А вы не посмели отказаться?

— Я слабый и старый человек! — кричал дядя. — Куда мне тягаться с Таргутай-Кирилтухом. Что я мог сделать? Оставь мне жизнь, племянник...

Он оторвал лицо от гутул и потянулся и взглядом, и телом к Темучину:

— Оставь жизнь! Я скажу, что ты благороднейший из нойонов... Я буду молить всех вернуть Оелун что принадлежит ей и тебе с братьями по праву... Оставь мне жизнь...

Темучин хотел было освободить ноги от рук Даритай-отчегина, но дядя цеплялся за них, как утопающий за соломину.

— Жизнь, жизнь! — кричал он, и от крика у Темучина зазвенело в ушах.

С усилием Темучин вырвал ногу, отпихнул Даритай-отчегина.

— Таргутай-Кирилтух, — крикнул в лицо, — заставил отобрать стада у матери? А ежели поставить с тобой рядом Таргутай-Кирилтуха, то он скажет, что это сделал ты!

У Даритай-отчегина, казалось, перехватило дыхание, но он всё же завопил:

— Нет, нет... Это он!

На лице Темучина было только одно — презрение, и он приказал бы закатать потерявшего всякое уважение к себе Даритай-отчегина в воловью шкуру, однако ещё на холме, только увидев курень дяди, Темучин решил по-иному и менять решение не стал. Он знал, что если на человека напали собаки, то надо бросить им жирную кость, и можно уходить: они перегрызут друг другу глотки. Так говорили в степи, и это было проверено веками.

— Хорошо, — сказал он, — я оставлю тебе жизнь.

Даритай-отчегин замолчал, словно подавился, сел на тощий зад.

— Но скажи всем, — продолжил Темучин, — я буду зорить ваши курени, палить юрты, разгонять ваш скот до тех пор, пока вы, собравшись, сами не скажете, кто первым, предав обычаи предков, поднял руку на мою мать. Сами назовёте имя и выдадите этого человека мне. Понял?

— Понял, понял! — завопил Даритай-отчегин и повалился на колени, коснулся лбом земли.

Темучин смежил веки, словно защищаясь от яркого солнца, и долго-долго смотрел на всё ещё хлюпающего носом Даритай-отчегина. Сын Оелун знал: дядя завоет на всю степь и семена раздора развеются между нойонами, укоренятся в их юртах, а там и дадут всходы.

11

Отмычка купца — товар. И этой отмычкой воспользовался Елюй Си, чтобы открыть двери дворца двоюродного брата императора Ань-цуаня.