Ждите, я приду. Да не прощен будет

Темучин отпустил придерживаемую рукой ветку талины, и она гибко и сильно откинулась, встав на место. Темучин повернулся и, не оглядываясь на противоположный берег Онона, пошёл кустарником к сотне. В сознании отметилось: ни человеческого голоса, ни конского взвизга или ржания не было слышно в наступающей ночи. Приказ — строго блюсти тишину — выполнялся неукоснительно. И ещё одно объявилось в мыслях. Он вспомнил, как первый раз попытался пустить стрелу из лука отца. Натянул тетиву слабой рукой, и стрела, вырвавшись из пальцев, жалко тренькнула и бессильно упала в траву. Ныне в его руках другая стрела. Поубоистее той, что была выпущена им, мальчишкой. Да, тогда, в верховьях безымянного ручья, было у него время поднять стрелу из травы и ещё и ещё раз приладить к тугому неподатливому луку. Сейчас такое не позволялось. И лук он должен был поднять так, как единственно возможно для точного выстрела. Стрелу приложить и тетиву натянуть до того звенящего предела, когда, прянув всей силой, она пошлёт смертельный снаряд точно в сердце врага.

Темучин плотно сжал губы.

Из темноты возник человек, и тут же объявился другой. Это были нукеры. Ходил Темучин бесшумно, выучившись тому с детства, но его шаги услышали.

«Хорошо, — подумал он, — хорошо... Другого, знать, услышат издалека».

Но о том не сказал нукерам, а попросил:

— Хурута и воды.

Не ел он с утра и вдруг почувствовал голод. Ему подали чашку тёртого хурута и бурдюк с водой. Он плеснул в чашку и долго размешивал размокавший хурут, забыв о сосущем под ложечкой голоде.

И ещё раз вспомнилось Темучину о пущенной в детстве неловкой стреле. Если бы нукеры смогли разглядеть в темноте его лицо в ту минуту, то немало бы удивились. Всегда сосредоточенное, жёсткое, оно улыбалось от воспоминания о длинновязом не по возрасту мальчишке с тяжёлым луком отца в руках.

Темучин поднёс чашку к губам и жадно припал к краю. Он доел хурут до последней крошки, отёр пальцем края чашки, слизал остатки сладко-кислой кашицы и только тогда возвратил чашку нукеру. Взял поданный потник, расстелил на ковылях и лёг, вытянувшись во весь рост. Нукеры присели подле. Но Темучин не сказал им ни слова. Всё, что он считал нужным, — было уже оговорено, приказы отданы. Теперь надо было хорошо отдохнуть. Темучин вдохнул исходивший от потника острый и сильный конский запах, успокаивающий его, и смежил веки. Он пришёл-таки на край своей земли, пришёл не бессильным, закованным в кангу, но на крепком жеребце и с мечом в руках. И вот теперь-то хотелось посмотреть, как взглянет ему в глаза толстобрюхий Таргутай-Кирилтух. Он видел Темучина спутанным арканом подле своей юрты, ан ныне было другое...

До рассвета, когда он собирался повести сотню через Онон, оставались часы.

9

От реки плыл туман. Белый, плотный, как вскипающее молоко кобылицы. Волны тумана наползали на кустарники и, опадая, расплывались. Земля здесь была не прогрета, и сила тепла не подталкивала снизу струи парного речного марева. Но как только туман подходил к ковылям, волны вздымались кверху, подхваченные жаром, что накопила степь за предыдущий день. Туман поднимался стеной на копьё и два копья в высоту, сплошной белёсой мглой закрывал всё окрест.

Темучин порадовался плотному туману. За такой завесой сотня, не заметная и случайному глазу, могла спокойно подойти к реке, отыскать перекат и переправиться без тревоги через Онон.

Он крепко взялся за повод и решительно шагнул вперёд. Саврасый, почувствовав твёрдую руку хозяина, послушно ступил следом. Это был тот верный Саврасый, которого Оелун, несмотря на невзгоды, сохранила для сына, словно знала, что придётся ему возвращаться к своему куреню, а кто, как не старый жеребец, быстрее и лучше приведёт к родным пределам? Отощавший, измученный бескормицей в верховьях безымянного ручья, Саврасый нагулял тело в табунах хана Тагорила, и, как в лучшие времена, высоко вскинулась его голова, подсохли ноги, а обвисший было мочалом хвост волной покатился за ним в беге.

Но Темучин сейчас не думал о жеребце. Все мысли были заняты переправой и дорогой к куреню Даритай-отчегина. Степь велика, но остаться незамеченным в ней трудно. По степи идут караваны купцов, кочуют табуны под присмотром зорких табунщиков, которые ежели не увидят всадника, то приметят след. Бредут по степи от увала к увалу бесчисленные отары овец, а отарщики, выглядывающие с холмов лучшие пастбища, видят далеко.

Темучину предстояло пройти мимо этих глаз.

Он вступил в воду Онона. Течение, закручиваясь, размывало песок вкруг гутул. Прозрачная холодная вода всплёскивалась, журчала. Темучин оглянулся. Воины, видимые лишь до пояса в белёсом мареве, выходили из кустов. Темучин не стал ждать, когда к берегу подтянется вся сотня, а ухватился за луку, бросил тело в седло и, сильно качнувшись вперёд, послал Саврасого в воду.

Сотня переправилась быстро и без случайностей. Не задерживаясь на берегу, Темучин повёл кереитов в степь.