Ждите, я приду. Да не прощен будет

На меднокожем лице главы дворцовой стражи не явилось ни малейшей тени. Он низко поклонился и вышел из покоев князя. Однако в голове промелькнула мысль: «А кто во дворце лишний?»

Для содержания таких особ, как князь Ань-цуань и ему подобные, требуется бесчисленное количество людей. Здесь управляющие и управители, повара и поварята, стражи и садовники, брадобреи и многочисленная челядь для больших и малых услуг. С решительностью, которая свойственна людям его ремесла, Ван Чжи-фу поначалу определил, что надо изгнать из дворца всех и плотно закрыть двери за последним из изгнанных. Но вовремя опомнился. В непривычной к рассуждениям голове родилась мысль: «А кто накормит князя, оденет, в конце концов, подаст и затем уберёт то, что ему потребуется?» После мучительных раздумий Ван Чжи-фу всё же произвёл такую чистку, что дворец совершенно обезлюдел, и лишь кое-где в его многочисленных покоях и службах ещё теплилась жизнь, да и то тщательно надзираемая недреманным оком главы стражи.

Ань-цуань остался доволен результатами усилий Ван Чжифу.

Дело в том, что князь полагал: для того чтобы сместить с трона одного императора и посадить на его место другого, вовсе не нужны толпы людей, хотя всегда говорится, что все высокие перемещения производятся во имя и волею именно этих толп. Только глупые люди, по мнению князя, могут позволить себе кричать на площадях и перекрёстках, взывая к шумным и неряшливым сборищам бездельников. Но после этих забав остаются только груды мусора и грязных бумаг. Слова растворяются в воздухе, считал князь, а засаленные обрывки бумаг уносит ветер. Сколько усилий, человеческих страстей, а кончается одним — порыв ветра и обрывки бумаг, катящихся по земле.

Зачем?

К чему?

Для чего?

Ань-цуань был убеждён: для подобных упражнений нужен всего-навсего десяток человек. Корабль меняет курс по команде капитана. А матросы, перекладывающие паруса, — всего лишь исполнители команды. Правда, надо хорошо знать, кто в состоянии выполнить команду, но это входит в обязанности капитана, как и подбор самой команды.

Людей, которые были в состоянии переложить паруса империи Си-Ся, и ждал сегодня Ань-цуань в своём дворце.

Дни праздника Ань-цуань выбрал для встречи не случайно.

За годы наблюдения за людьми с вершины того положения, которое он занимал в империи — а с вершины наблюдать удобнее, да и плодотворнее, сколько бы ни говорили о том, что мудрые мысли, как блохи, рождаются только в нищете, — он пришёл к выводу: жизнь чётко расставляет людей — этому играть на бамбуковой дудке, а этому она предложит более забавную и сложную игру. И редко бывает, чтобы игроку на дудке жизнь дала в руки другой инструмент.

Своего двоюродного брата, нынешнего императора, Ань-цуань считал игроком на дудке.

«Так пусть играет в эти весёлые дни на громозвучной юэ, — подумал он, — благо ему будут подыгрывать в праздник много других любителей этого занятия на улицах Чжунсина».

Поэтому и было решено встретиться в праздничные дни.

Людей, которые поспешили во дворец на зов Ань-цуаня, видел только глава стражи Ван Чжи-фу. Да и объявлялись они у одного из потайных входов во дворец незаметно, одежды их были скромны, и лишь какая-нибудь пёстрая ленточка на халате обозначала, что и они принимают участие в общем веселье. Но и это, наверное, было намеренно.

«Как же, как же, — говорила яркая ленточка каждому, — и мой хозяин празднует вместе с тобой. Праздник — единственное, что у него сегодня в мыслях».

Вступив в приотворенную дверь, гость бесследно растворялся в покоях дворца. Ван Чжи-фу, сам встречавший приглашённых князем, ещё какое-то время после того, как закрывал за вошедшим дверь, слышал удаляющиеся шаги, и всё смолкало.

Разошлись гости Ань-цуаня быстро. В той игре, которую замыслил князь, важны были определённость и простота. А коли так — что долго говорить? Большое всё просто. Много красок на холсте громоздит только плохой художник. Мастер накладывает один мазок, и изумлённый зритель сотнями лет разгадывает его мысль.

Ань-цуань сказал гостям:

— В Чжунду обеспокоены ослаблением всей линии противостояния варварской степи. Император Си-Ся Чунь Ю больше не вызывает доверия у наших друзей в Цзиньской империи.

Гости молчали. Но видно было, что это вообще неразговорчивый народ. А к чему слова? Ань-цуань пригласил к себе не вторых, не третьих или пятых лиц империи Си-Ся, но первых, и одно то, что они собрались на зов, было выразительнее любых слов.

Ань-цуань смело предложил, хотя и не получил знаков поощрения:

— Как бы ни был красив пион, его должны поддерживать зелёные листья. Поддержки Цзиньской империи у императора Чунь Ю больше нет. Рука империи протянута нам.

Ответом и на эти слова было молчание. Но молчание бывает разным. Есть молчание отрицания, недоумения, но есть и молчание понимания, и молчание восхищения и восторга. Здесь всё было скромно. Игра, затеянная Ань-цуанем, аплодисментов не требовала. В таком деле больше ценят тишину. Молчание в покоях князя было молчанием одобрения.

Князь это понял.