Жду. Люблю. Целую

Из Нью-Йорка Ксения вернулась очень задумчивой. «Теперь все главное происходит там», — заявила она, устремив взгляд вдаль. Наташа знала, что матери было тесно в Европе, вынужденной постоянно то противостоять коммунистам, то страдать из-за трудностей с продовольствием. Европа стала ареной непрестанных, каждодневных баталий. Удивительно, что для полного «счастья» ее не охватила какая-нибудь эпидемия, к примеру, гриппа. Ксения избегала читать статьи про Германию и сразу выключала радио, как только журналист начинал комментировать ситуацию в этой стране. Ей удалось разблокировать банковские счета Габриеля Водвуайе, и они теперь были в ее полном распоряжении. Неужели она подумывала о переезде в Америку? Ксения Федоровна была свободной женщиной, а это предполагало эгоизм и непримиримость, но также задор и жизнестойкость. Предприимчивость стала ее второй натурой, потому что судьба не оставила другого выбора. Если бы в свое время она была пассивна и нерешительна, если бы предпочла плыть по течению, она до сих пор влачила бы жалкое и серое существование в той же самой мансарде, без гроша в кармане, имея в качестве утешения лишь воспоминания детства. «Беда любит, когда тебя жалеют, — говорила Ксения. — А надо просто плюнуть ей в лицо». Наташа была признательна ей за это стремление к свободе, даже если ей приходилось от этого страдать, потому что она начинала понемногу понимать, что сама получила в наследство эти качества.

— На вечер ты пригласила к себе дюжину гостей, чтобы отметить успех коллекции, — отчаявшись, сказала она.

— Ну, тогда завтра. Да, завтра, с первыми лучами солнца.

Ксения отошла и исчезла за огромной портьерой. «Прекрасная мизансцена для театра, — иронически сказала себе Наташа. — Никто не умеет так оставить незаконченной мысль, как она. Никто настолько не владеет искусством заставлять желать себя».

Лили молча стояла возле колыбели младенца и смотрела на него спящего. Его дыхание было ровным, маленькие губы бантиком выражали удивление. Просто поразительно, какое важное место занимало в доме это черноволосое пухленькое существо с маленькими ручками и кукольным личиком. Словно восточный диктатор, он требовал исключительного внимания к своей персоне, и все вокруг подстраивались под его желания и капризы. Даже плакал он как-то по-особенному. Его голос не был пронзительным, а гибким, упругим, наполненным такой силой, что Лили часто приходилось закрывать руками уши, чтобы только ничего не слышать.

Он застонал, замахал сжатыми кулачками. С каким невидимым врагом он боролся? Снятся ли кошмары в таком возрасте? Или они возникают только со временем, из-за лишений, голода, холода, волнений? В начале жизни человек чувствует лишь физически, и у него есть привилегия орать, так что на это нельзя обижаться. Напротив, окружающие посылают ему только нежные улыбки, словно эта буря так же прекрасна, как и естественна. Залог отменного здоровья. Физического и душевного. В этом возрасте вам простят все ваши грехи: гнев, нетерпение, капризы…

— Что-то случилось, мадемуазель Лили?

Лили поднялась. Она поняла, что так согнулась над колыбелькой, внимательно изучая ребенка, что ей было достаточно открыть рот, чтобы укусить его за атласную щечку, пахнущую миндалем.

Кормилица стояла в дверном проеме в безупречно белом переднике, маленькая заколка блестела в темных волосах. Лучшей няни, чем мисс Гордон, для ребенка и пожелать было нельзя. Она словно родилась, дышала, жила и действовала, только чтобы накормить и удовлетворить все потребности Николя фон Пассау. Ее The Child, другими словами Ребенок, набирал вес и подрастал. Если бы Британское Королевство так же защищало свою расшатанную империю, как мисс Гордон защищала своего питомца, то эта империя простояла бы еще тысячу лет.

— Мне показалось, что он плакал, — солгала Лили.

— Он должен проснуться только через десять минут, — сказала мисс Гордон, взглянув на свои маленькие наручные часы, которые она носила приколотыми булавкой к карману.

— Кто бы сомневался! — усмехнулась Лили. — Ведь дети отрегулированы, все идет как по нотам.

Ощущая, что затылок у нее взмок, она ушла в комнату. Тетя Ксения сдержала слово: ребенок родился, но она не выставила их за двери, ни Феликса, ни ее. Правда, произошло перераспределение пространства, в квартире все было приспособлено так, чтобы ребенку было удобно. Комнату ее брата теперь занимала мисс Гордон, с которой Лили то и дело сталкивалась — как только ребенок требовал к себе внимания. Но Лили не могла за это сердиться на Ксению, так как Феликс сам захотел уехать.