Жду. Люблю. Целую

В его темных блестящих глазах ясно читалась гордость. Линн ощущала его жизненную силу, благодаря ей он прошел сквозь все выпавшие на его долю испытания, которые она даже не могла вообразить, несмотря на полученный во время войны опыт. В неполных двадцать два года она пережила бомбардировки Блица и Лондона, слышала, как трещат под тонкими подошвами разбитые стекла на покореженной мостовой, знала, как они впиваются в икры. Она вместе со всей страной пребывала в полной темноте и неизвестности во время светомаскировки, познала давящую тоску в переполненных бомбоубежищах, видела гибель молодых летчиков, пережила смерть друзей, родных и двоюродных братьев, самолеты которых не возвратились с боевого задания, добровольцев, которые, не колеблясь, отдали свои жизни за Британию.

Не в силах сидеть сложа руки, Линн с первых дней войны записалась добровольцем в армию. Она хотела служить родине, да и женская военная форма ей тоже нравилась. Особенно голубой кант на черном фоне. До сих пор жизнь ее была вполне заурядной и беззаботной: фамильный замок на северо-востоке Англии, дорогой пансионат для детей, внимательные гувернантки, занятия спортом. По занятым собой и своими проблемами родителям она даже не скучала. От жизни она мало чего ожидала, разве что выгодного замужества. Все ее детство было отмечено печатью одиночества и пустоты, но осознала она это намного позже.

Когда началась война, леди Линн Николсон решила остаться в Лондоне, несмотря на то что в провинции все еще устраивали летние балы и охотились на упитанных фазанов. Начало службы было трудным. Как и большинство аристократок ее возраста, она не умела толком ни заправить койку, ни сложить перед сном свои вещи, ведь раньше все это делала служанка. Несколько месяцев обучения не прошли для нее даром. Она стала прекрасным шифровальщиком. Сообщения, которые она передавала, не раз спасали людей. Впервые она почувствовала, что ее интеллект востребован. Новая жизнь распахнула перед ней двери.

Однажды ей приказали явиться на Очард Корт неподалеку от Бейкер-стрит, чтобы проверить ее знания иностранных языков. Открывая двери в указанную комнату, она и предположить не могла, что находится в помещении генерального штаба специальной службы — отделения британского секретного ведомства, которое вело диверсионную работу за линией фронта, чтобы и в глубоком тылу у противника горела земля под ногами, как заявил Уинстон Черчилль. Усатый мужчина с сигарой в зубах, который проводил собеседование, как оказалось, хорошо знал ее семью с давних времен. Линн смогла произвести впечатление рассудительной девушки, к тому же искренне ненавидящей нацистов. Жизнь сделала очередной поворот.

Линн хорошо запомнила те редкие часы отдыха, когда она была предоставлена самой себе. Ночные налеты немецких бомбардировщиков не могли погасить желания молодости жить и радоваться жизни, в которой была не только война, но и прекрасные вечера в ночном клубе на Лейкестер-сквер, танцы с американскими и британскими военнослужащими, когда пары кружилась между обитыми бархатом скамьями. Крепкие мужские руки на талии, щека, прижавшаяся к щеке. Волнующая мелодия «Let there be love»[10], вызывающая смутные желания чего-то большего, неопределенного и быстротечного.

Но в то утро, находясь в чистой, солнечной госпитальной палате рядом с босоногим иностранцем, она, офицер британской армии, успевшая повидать кровь и смерть, награжденная за храбрость, проявленную во время заброски на оккупированную немцами территорию Франции, снова почувствовала себя робкой неискушенной девушкой.

Макс пристально смотрел на молчавшую молодую женщину. Линн Николсон стояла неподвижно и была очень спокойна. Видя, что он изучает ее, она позволила ему это. Ни его взгляд, ни молчание совершенно не тяготили ее. Макс смотрел на ее лицо, которое будто притягивало свет, и думал о том, что теперь, после войны, людям нужно заново учиться общаться друг с другом.

Поезд медленно подъезжал к берлинскому вокзалу. «Прошлого уже не вернешь», — думал Макс, который сидел на крыше вагона, свесив ноги. Состав был перегружен. Кому не хватило места в битком набитых товарных вагонах и на их крышах, висели на подножках и даже облепили локомотив.

Невероятная толчея царила на всех немецких вокзалах в эти первые июльские дни. На перронах сновали туда-сюда исхудавшие женщины, плечи которых сгибались под тяжестью мешков с пожитками, отощавшие военнопленные, узники концлагерей, солдаты в разорванных серо-зеленых мундирах с обмотанными тряпками ногами вместо обуви — жалкие остатки грандиозного, некогда непобедимого вермахта. Этим воякам обещали не только Германию, но и весь мир. Чем выше пьедестал, тем больнее с него падать. В растерянных взглядах военных читалось отчаяние. Те, кем когда-то восхищались, теперь вызывали только презрение и жалость.