Желание

Как мы могли уйти так далеко от того, что значило быть человеком? Я мог снять ее шлем, но это было бы жестоко. Я ухмыльнулся из-за иронии.

Я встал, забросил девушку на плечо. Она уже не казалась легкой, я словно тащил слона, и мои руки немели. Наконец, я заметил выступ острых камней, где нужно было повернуть. Тьма поглотила меня, я шел между густыми кустами и огромными деревьями. Три года назад оползни после страшного тайфуна дополнило сильное землетрясение, и снесло дома, дороги и чайные домики. Половина Янминьшаня сгорела. Выжившие сбежали, а из-за экономического кризиса и слухов, что гора проклята, никто не пытался здесь все отстроить.

Теперь место, что было красивым, было заброшенным, диким, и остались тут только мертвецы. И я. Если кто и жил в Янминьшане, я их не встречал.

Я считал шаги, ноги дрожали от усилий. Около четырехсотого шага я заметил первый фонарь, сияющий, как цветочный дух. Я установил их на последних пятидесяти шагах к дому. Каждый фонарь работал о солнца. Пот заливал глаза, но я был слишком близко, чтобы останавливаться. Тяжелая деревянная дверь лаборатории открылась по моему приказу, я прошел внутрь, уложил девушку на койку в маленьком кабинете, что служил мне спальней.

Я опустился на пол и обхватил руками колени, сидел так, переводя дыхание.

Оставив ее, я разделся и помылся в самодельном душе, желая, чтобы там была холодная вода, а не теплые брызги. Мышцы дрожали, пока я тер себя мылом, сох и одевал шорты. Входная дверь отзывалась на мой голос, но я не рисковал, нашел в зеленом столе ключ. Я запер нас, а потом повесил ключ на шнурок, а потом и себе на шею.

Я не посмотрел на ю-девушку еще раз, а рухнул на потрепанный диван в главной комнате и тут же провалился в утомленный сон.

•  •  •

Что-то заставило меня проснуться, и дело было не в свете дня. Мои глаза открылись, и я увидел, что ю-девушка смотрит на меня, ее шлем был в дюйме от моего носа. Я впервые разглядел ее лицо. Над ней не сильно поработали, насколько я видел: у нее были миндалевидные глаза, скругленный нос и полные губы. Ее глаза были светло-карими, как разбавленный кофе с фальшивыми сливками, какой я покупал. На ее ладони остался синяк там, где я вонзил иглу. Она отпрянула, увидев, что я проснулся. Я посмотрел вниз, вспомнил про ключ и пожалел, что не оделся лучше прошлой ночью.

— Это была просто предосторожность, — сказал я, голос хрипел. Я кашлянул и сел. — Ты бы не смогла уйти, даже если бы вышла.

Она стояла надо мной, в свете дня казалась еще тоньше, сплошные длинные линии и острые углы.

— Черный ход заблокирован, — сказала она на идеальном мандаринском китайском.

Ее голос удивил меня. Густой, как черный шоколад, более женственный, чем она выглядела.

— Оползень, — сказал я.

Она кивнула и вытащила руку из-за спины, показывая тупые ножницы, что я хранил в столе.

— Я могла убить тебя во сне.

— Тебе пришлось бы постараться, — я встал, потянулся к чистой рубашке, висящей на спинке деревянного стула. Она была черной, как почти вся моя одежда.

— Эти ножницы из другого века, — я надел рубашку, потом синие джинсы и провел рукой по окрашенным в светлый волосам, ощутив вдруг самоуверенность. Я снял ночью маску, решив, что проснусь раньше девушки. Теперь это было бессмысленно, но видеть друг друга лицом к лицу было странно. Мы стали обществом, что редко показывало лица незнакомцам.

Что теперь?

Мы долго смотрели друг на друга. Если бы она была кошкой, ее хвост подрагивал бы.

— Сколько ты хочешь? — спросила она.

Я потянулся за ножницами, она отдала их без возражений, но сказала:

— Их остроты хватило бы, чтобы пронзить твое горло.

Я замер, удивленный ее смелостью. Может, если бы я не проснулся вовремя, я бы сейчас истекал кровью на диване. И игра была бы окончена.

— Ты голодна? — спросил я.

Она прищурилась и покачала головой.

— Ты точно хочешь пить. Сон-чары такое делают, — я прошел по комнате к кухне в углу и открыл холодильник, схватил бутылку вычурной ю-воды, очищенной и обогащенной боги знают чем. Одна такая бутылка стоила больше недельной зарплаты большинства мэй.

Она села на деревянный стул, покрутила бутылку в руке, изучая ее.

— Она не запачкана, — сказал я. — И крышка нетронута.

Она подняла голову.

— Как мне это пить?

Ах.

— А ты не снимала…

— Нет. Никогда в ненастроенном помещении.

— Здесь воздух не загрязнен, — соврал я.

— Я не могу никого вызвать через шлем.

— Конечно, — я знал, что она попытается позвать на помощь, как только придет в себя. — Я заглушил сигнал.

Она моргнула несколько раз, ноздри раздувались.

Я отвел взгляд, подавляя сочувствие.

Девушка потянулась к воротнику и сняла шлем. Он отцепился с тихим шипением. Ее хвостик высвободился, черный, неокрашенный. Запахло клубникой, и я растерянно отпрянул. Я ожидал, что ю-девушки без запаха или пахнут как больница, как образец, который долго держали в банке.

Не как свежая сладкая клубника.

Ее глаза слезились, она впервые в жизни вдохнула загрязненный воздух. Она согнулась и закашлялась. Я схватил ее бутылку и открыл крышку.

— Пей.