Желание

Однажды вечером в дом вдовы Деллакорт наведался высокий пожилой человек в роскошном пальто. Одна из девушек шепнула Матинне, что этот человек состряпал себе состояние, пустив в дело небольшое наследство. Будто бы он оплатил половину расходов за одну китобойную экспедицию, и деньги пошли в рост, и теперь он владеет несколькими кораблями. Увидев Матинну, незнакомец улыбнулся. Он заговорил с ней, но через несколько минут Матинна не вытерпела, заявив, что если он выбирает ее, то пусть платит как все остальные. Улыбка исчезла с лица гостя. Он разжал свою костлявую руку. На ладони лежало настоящее богатство – целая гинея!

Вечер был слякотным, и Матинна отвела гостя не на свое обычное «рабочее место» – в пустое стойло на конюшне, – а в «комнату памяти» миссис Деллакорт, где не было так зябко. Девушка уже было задрала юбки, но тут гость остановил ее и попросил присесть. Он дал ей еще одну гинею и сказал:

– Мисс Матинна, вы помните меня?

Она узнала его, только когда он вытащил из переметной сумки ручную гармонику и начал играть. Это был мистер Фрэнсис Лазаретто. Он запел «Балладу кипарисового брига», и она узнала этот голос. Затем он раздвинул старые, повидавшие виды мехи своего инструмента, и оттуда полилась мелодия – такая странная, грустная и пронзительная, что Матинна начала медленно кружиться, вспоминая, как она любила танцевать, когда для нее играл мистер Лазаретто. Когда он уже собрался уходить, то произнес фразу, из которой Матинна не поняла ровным счетом ничего. Он сказал:

– Существуют и другие виды консумации.

И в эту самую минуту дверь распахнулась, и в комнату вошла натужно сопящая моська с вываленным длинным языком, а следом за ней – миссис Деллакорт. Она кинула гневный взгляд на Матинну, сидящую на бильярдном столе, что приравнивалось к осквернению святыни. Девушка быстро спрыгнула со стола и спряталась за мистера Лазаретто. А миссис Деллакорт заявила, чтобы она тут больше не появлялась.

Как-то, отправившись в своем экипаже на встречу с мистером Педдером, чтобы обсудить с ним одно весьма выгодное дельце (надо сказать, что прогулка на свежем воздухе была приятной, а путь пролегал через новую процветающую колонию Порт-Филлип), Монтегю увидел молодую туземку – пошатываясь, она шла навстречу экипажу.

– Я еле узнал ее. Она очень сильно изменилась, причем далеко не в лучшую сторону, – признался позднее Монтегю, добравшись наконец до Педдера.

У Монтегю недавно случился удар: рот его был искривлен параличом и речь не была отчетливой.

– Ее лицо стало одутловатым, и на нем виднелась кровь – то ли она упала, то ли ее кто-то побил. Господи, и такая худая – одни кожа да кости.

– Слышал, что она бродяжничает по городу и пьет воду из сточных канав, – ответствовал Педдер.

– Я даже припустил шторку, вот так… – наклонившись вперед, Монтегю изобразил, как подглядывает через маленькую щелочку внизу. – Ну, вы меня понимаете.

Оба рассмеялись, подразумевая, что Матинне удалось-таки привести Монтегю в смущение.

– Но что самое удивительное – она все равно увидела меня и улыбнулась! Вы можете себе представить? Как будто она все еще живет в той, прежней реальности, и я для нее тоже являюсь частью той реальности, хотя у нее для этого уже нет никаких оснований. Но это дает ей почву под ногами. А ведь ее постоянно унижают, смеются над ней. Я слышал, что людей выводит из себя ее надменная, безумная улыбка, и они закидывают ее грязью и камнями.

– Мне тоже как-то довелось увидеть ее, – сказал Педдер. – Она бродила по улицам как во сне.

Но в падении Матинны и в ее отстраненности чувствовалось что-то пугающее. Была ли ее безмятежность смирением, простодушием, или же это был грозный вызов, презрение, даже пострашнее того презрения, что она испытывала ко всем этим разносчикам заразы – «красным мундирам», пастухам или бывшим каторжанам.

– Она бывала очень разной, – задумчиво произнес Монтегю, – но никогда не была простодушной. – Когда он совсем стих, молчаливым, недоговоренным восклицательным знаком на его подбородок тонкой струйкой стекла слюна.

Порой казалось совершенно естественным, что Матинна такая надменная – ведь это величие, прежде обещанное ей, происходило из самой истории ее жизни. Словно с высоты своего не такого уж и большого роста эта девушка сполна могла оценить, чего стоит человек, – потому-то она и глядела на людей сверху вниз, наблюдая все их проступки, но при этом никого не осуждая. Многие в Хобарте просто считали ее тупой аборигенкой, иные воспринимали такое поведение как наглость. Кто-то говорил, что все дело в ее пристрастии к алкоголю, но были и те, кто помнил, как ее называли ведьмой. Ничего не стоило позубоскалить над ней, посмеяться и даже плюнуть ей в лицо, но все равно имя Матинны вызывало у всех внутреннее беспокойство.