Над балдахином, служащим кафедре навершием, восседает скульптурная аллегория анатомии, впрочем, одетая не только в кожу, но и в одежды, античными складками струящиеся вниз.
Вместо цветка амур посылает ей не что-нибудь, а бедренную кость, и главное ощущение от театральной залы, как от любого кабинета, полностью (включая потолок) обшитого деревом, – зудящая за левым ухом дискомфортная теснота. Несмотря на то, что театр просторен и нигде не жмет, а билет позволяет сбежать отсюда и углубиться в коридоры первого этажа.
Вообще-то здесь библиотека, но не такая, как это обычно у нас, потому что у нас нет, не осталось (или не было?) зданий культурной направленности XVI века. С огромными залами, заставленными антиквариатом, поскольку книжные шкафы, стеллажи и витрины стоят здесь еще с «тех самых времен» и сами по себе являются памятниками истории, не говоря уже о резных дверях с промельками навороченных барочных залов (в некоторые удается ненадолго просочиться), и с росписями стен, заставленных и завешанных рядами геральдических символов, исполненных из хрупкой терракоты.
Под некоторыми сводами и на некоторых стенах между дверьми и арками внутреннего двора сохранились неважнецкие, хотя и «атмосферные» росписи…
А люди, пользующиеся этим кьостро по прямому назначению (работают они тут, что ли?), демонстративно великолепия не замечают. Оцепенелые повседневностью, они как бы передоверяют функцию восхищения иноземным фланерам, мгновенно хватающимся за камеры, стоит им только с улицы в арку, освещенную изнутри, нырнуть. Словно бы совсем рядом, под одними и теми же каменными сводами сосуществуют два совершенно разных антропологических типа – постоянно хладнокровный и все время простодушно удивляющийся.
Центр Болоньи перекрыт и превращен в прогулочную зону. Кафе выставили прямо на проезжую часть, и снова Болонья стала другой. Обнаружились ракурсы на башни, которых не было раньше.
Возле Сан-Стефано расплескался блошиный рынок. На центральном проспекте тут же образовались кучки по интересам – возле циркачей, возле барабанщиков на главной площади, у эквилибристов. Щедро разлетаются в разные стороны воздушные шарики и мыльные пузыри.
Больше всего люди радуются представлению марионеток, которыми управляет бородатый дядька; его кукольные таксы рассказывали историю любви.
Меня тронуло, что взрослые были увлечены спектаклем гораздо сильнее детей. Огромные негры, компактные азиаты, дородные отцы семейства. Точно сказочник способен сообщить им нечто новое, чего они до этого week-end’a не знали.
Я стоял возле мамы с двумя маленькими дочками, берег карманы и смотрел, как она забылась и перестала наблюдать за девочками. И ведь все знают, чем сердце успокоится и каков финал, но уличные артисты умеют пробираться куда-то внутрь современного холодка и даже умудряются немного подтопить его.
Впервые я узнал о Болонье из-за теракта на железнодорожном вокзале 2 августа 1980 года. У нас еще Олимпиада не закончилась, когда в Болонье от смеси гексогена и тротила погибло 85 человек, 200 было ранено. Самый крупный теракт в Италии за послевоенные годы. До сих пор помню картинку (вид сверху) в программе «Время».
«Красные бригады», масонская ложа «П-2» – вот тогда я узнал и о вольных каменщиках, и о левых радикалах, и о терактах тоже я узнал именно тогда – что есть в мире еще и такое. Поразился так, что помню до сих пор.
Это был точечный информационный ожог, подвывающий до сих пор, раз я прогуливался сегодня в толпе не без опаски. Хотя люди вокруг совершенно безмятежны и раскованны почти как дети.
Не знаю, как это объяснить, но память мифологизирует не только собственное прошлое. За эти годы зарубка от инфотравмы превратилась где-то внутри в окалину, в металлическую стружку, которую я ощущаю, бессознательно пытаясь разглядеть следы происшествия где-нибудь на стенах зданий142
. Или же таким образом оправдать их загорелость, прокопченность.Мы до сих пор не знаем, как информация внутри нас живет и работает.
Иногда – вот и таким непонятным образом, и страшно думать, как могут раскрыться мегатонны информационного говна, вываливающегося на нас теперь круглосуточно и круглогодично.
Да, нелегкая это забота – быть чужим на городском празднике.
Сходив в Сан-Стефано, исполнил последний долг перед гением места.
В центре города шумные толпы разогнали туман, и город стал, наконец, немного отчетливее.
Однако переезжаешь на тринадцатом троллейбусе мост через речку Рено и вновь попадаешь на кисельные берега. Внутрь сфумато.
Связка из семи древнейших бенедиктинских церквей Болоньи находится совсем близко к центру, в двух шагах от родимого пятна площади с падающими башнями, но оставляет ощущение загородного монастырского комплекса где-нибудь в полях, такая здесь тишина.