– Вы куда, сударь, желаете ехать?
– В Мантую, Венецию и Ферарру. – Прекрасно, Феррара, – повторил чиновник и, насвистывая поставил на паспорте штемпель, смазанный синими чернилами, быстро вписал в пробелах слова “Мантуя, Венеция, Феррара”, затем повертел в воздухе рукой, подписался и, обмакнув перо, медленно, с великим тщанием украсил подпись росчерком.
Какой я заранее представляю себе Мантую?
В этом имени ждешь покой и мускульную волю, упорядоченность городской решетки, похожей на рисунок аристократического плаща, и долгие, тихие вечера. Застройка должна быть низкорослой, а небо – похожим на экран кинотеатра повторного фильма.
Дворец Те, у которого запланирован мой причал, не вписан в окружающую застройку, подобно Вилле Медичи в Поджо-а-Кайано, но продолжает размыкать объятья, окруженный сиятельной пустотой, делающей восприятие земель вокруг да около округлым.
Тем более что рядом озеро, а через город, как я по картам смотрел, течет река. Я видел Палаццо Те в полях и какие-то дворцы на берегу большого и холодного озера, рядом с которым почти всегда или раннее утро, или поздняя осень, точно оно со вторым дном или же подается сразу в двух тарелках.
Мантуя стоит на равнине и видна во все стороны света. Есть в ней нечто «немецкое» (ибо северна и одинока), может быть, даже «веймарское», доромантическое, жестоковыйное, но справедливое. Немецкое еще и в смысле уравновешенной буржуазности, без перехлестов. Сытой и культурной тишины покоя, совершенно не заслоняющего небо и окоем.
Я много думал о Мантуе после предыдущей поездки в Венецию (так как тогда не попал в Те, выбрал Падую, она ближе), и мне все время мерещился равнинный, утопающий в парках город: фамилия Гонзага ассоциируется же не столько с Италией, сколько с итальянско-петербургскими художниками-оформителями, с Галереей Гонзаго в Павловске, поэтому вплетаются сюда еще и питерско-приусадебные элементы (дворец на стороне, в парке, парк – в поле, поле – в пригороде, пригород с иглой шпиля – в ларце) стилизаций, со временем ставших оригиналами.
Твиты из Мантуи