Желание видеть

Брейгель прожил сорок пять лет, хоть цифры эти приблизительны. За два года до смерти он мог наблюдать торжественный вход в Брюссель (1567 год) герцога Альба с 10-тысячным отрядом испанских карателей. Виселицы, колеса пыток впечатляют полной заурядностью среди прочих деталей брейгелевского пейзажа. Стоят себе и стоят, значит, так нужно для дела. Народ гуляет неподалеку, собутыльники уютно устроились. Жизнь продолжается. А разве не так? Вообще, характеристика юмор висельника очень точно подходит ко многим эпизодам и настроению брейгелевских картин. По форме – оксюморон (сочетание несочитаемого), а по сути – природа явлений, лежащая гораздо глубже поверхностного объяснения. Действительно, а что тут такого? Жить то надо. Воронье расселось на перекладине, пока полезные приспособления для наказания и педагогики простаивают без дела. Воронью хорошо наверху, а людям хорошо внизу, чуть в сторонке. Каждый должен знать свое место, и пусть торжествует жизнь. Брейгель вполне буднично заглядывает за ее край, потому что пьяницы и всякий простонародный сброд не дадут ему пропасть. Он и сам один из них, в своем единственном числе.

Но на известном рисунке выглядит он стариком. Он смотрит внимательно, именно на нас. Такое впечатление, что он видит нас – теперешних. Этот художник ничего не пропускает. Он, который знает все. Все понимает. И относится ко всему с веселой печалью. В чем-то важном он такой же, как мы, но он понимает тщету усилий, а мы верим в успех…

На дальних планах его живописи – совершенно особая жизнь. А перемещаясь поближе, мы попадаем в событийный ряд – кошки, собаки, разговоры за столом, еда. И едят с аппетитом. Так же, как мы смотрим. Безразлично Брейгеля рассматривать нельзя. Все у него есть, и сюжетная простота соответствует простоте самого рассказа. Пытаясь представить цельную картину, он нанизывает. Человек простонародного типа мышления (хоть его ирония говорит о большем), он легко понимает быт и дополняет его массой деталей. Но это не художник крестьянский, хоть сам он – Мужицкий участвует в этой жизни. Это его материал, а дальше работает мышление художника – собирает все то, что он видит. Простой метод перенесения видимого в изображение. Для художника – не самая тяжелая задача, если он, конечно, художник. Он наполняет постепенно шаг за шагом пространство картины. Всю полноту многофигурной композиции заранее придумать просто невозможно. И нет в этом смысла, это происходит по ходу процесса. Главное, общий замысел, «концепция», говоря современным языком. Нужно ее вообразить, увидеть, представить. А дальше идет рассказ. Прибегут десять собачек, и кошек, и куры откуда-то появятся. Все это будет происходить постепенно. Ведь сама жизнь шла медленно. И художник мыслил не спеша. И рисовал не спеша. Но постоянно. Потому что это и была жизнь, другого ничего не было. Встал утром, взял в руки палочку, и рисует. Ему принесли хлеб, молоко или сварили кашу, он поел и рисует. И так до наступления сумерек. Когда стемнеет, он может зажечь свечу, и, если очень захочет, он продолжит рисовать при свече. А потом ляжет спать с мыслью о том, с чего он начнет рисовать завтра, когда проснется. Как он продолжит. Это совсем другое – в отличие от современного – течение жизни, другое отношение к ней и другой результат. По внешним признакам сравнивать просто нельзя. А по существу творчества все ясно – то была работа. Труд. Брейгель Мужицкий – точно сказано. Сейчас творчество – всплеск эмоций. Сольный номер. Хоть при свидетелях, хоть без них. Тогда была работа, сейчас выступление. Другой образ жизни, другой результат. Все меняется. Меняется фактура, окружение, запахи. Но меняется ли сам человек? По части печени, аппендикса и селезенки – нет. А вот по части «смысла» и цели жизни мы сильно продвинулись – хотим всё и сейчас.