Желания

«У Леонор была красота метисов, пряный запах кожи и с синим отливом курчавые волосы. Она обладала дикостью этого острова, считавшего себя пупом земли и приспосабливавшегося ко всему — к малярии, проказе, ядовитым паукам, тухлой еде, — ко всему, кроме чувства меры. Даже в самой сильной любви в Леонор, казалось, говорила властность. Под своими распятиями, траурными одеждами, накрахмаленными кружевами она пылала так, как на этом острове не пылал никто, как солнце и камни в вулкане. Пылало не только ее тело, но и голова тоже, диктуя телу самые безумные жесты, а губам — самые неожиданные и глупые слова. Я никогда не понимал эту женщину. Как, впрочем, и сам Рокаибо. Но я любил этот остров. Любил его за уединенность на краю всех морей и за жирную землю, его чрево, набитое, как я считал, золотом».

В конце рукописи Ван Браака говорилось о «Дезираде»:

«Почему Леонор меня преследовала? Почему постаралась построить дом, напоминавший дворец короля Мануэля, с теми же башенками, теми же фиолетовыми витражами, набитый тем же невероятным хламом?»

Потом Ван Браак писал, что догадался о печальном конце Леонор, увидев фаянсовые фризы, украшавшие фасад ее дома:

«На Рокаибо дворец короля Мануэля был облицован голубой плиткой в стиле конца прошлого века, на которой были изображены символы морских сражений испанцев: галеры, корабли с надутыми ветром парусами, аркебузы, гербы. На новой „Дезираде“ Леонор заменила их картинками игральных карт и карт Таро. Тогда я понял, что она поддалась страсти к оккультизму, всегда ее преследовавшей. Построив этот дом, украсив его всем, что нашлось вычурного и экстравагантного, она хотела призвать на мыс уж не знаю какие неведомые силы. Из двух ее любовников я был более уязвим: у меня были привязанности, место стоянки, дом, месторасположение которого она знала и куда, как она понимала, я когда-нибудь вернусь. Адамс же был настоящим моряком, „летучим голландцем“, появлявшимся неизвестно откуда и исчезавшим, едва дело начинало принимать дурной оборот. Леонор прекрасно понимала, что потеряла его навсегда, но что я обязательно вернусь на „Светозарную“. Приехать сюда, построить этот дом в двух шагах от моего, в стране, где ее никто не знает, — в этом была вся Леонор, тот огонь, что сжигал ее днем и ночью. Эта черная ярость в конце концов и убила ее, но она надеялась, что этот дом будет преследовать мою семью… Иногда я думаю даже: за то малое время, пока она растила сына, не внушила ли она ему мысль когда-нибудь отомстить за нее».