Желчь

Больше я не видалъ своего сына, больше у меня не было сына, я похоронилъ въ этотъ день своего Сашу. Тотъ Александръ Егоровичъ Благолповъ, котораго знаетъ весь городъ, какъ умнаго правителя канцеляріи, какъ богача, женившагося на глупой купчих, не мой сынъ. Въ этого зврски-грубаго, огрызающагося за малйшую царапину, нанесенную ему, давящаго безъ состраданія слабыхъ, ловко изгибающагося передъ высшими, въ этого зашибающаго копейку человка, я первый готовъ бросить камень: онъ мн чужой! Онъ, можетъ-быть, забрызгаетъ грязью, прозжая въ своей карет, мой заплатанный, покрытый пятнами, сюртукъ, но я нагнусь до грязи и пущу ею въ его блестящій форменный мундиръ, въ его блый, мастерски завязанный галстукъ, въ его приличную, выскобленную физіономію: онъ мн чужой!

* * *

На-дняхъ, мучимый, по обыкновенію, безсонницей, я блуждавъ ночью по улицамъ Петербурга. Было около трехъ часовъ ночи. Передъ моими глазами какой-то молодой человкъ начатъ взбираться по лстниц штукатуровъ на высоту десяти саженъ. Я зналъ, что это мошенникъ или человкъ, ршившійся на самоубійство, и не остановилъ его.

— Вонъ мазурикъ лзетъ, — сказалъ мн дворникъ, караулившій домъ.

— Да, — отвтилъ я ему.

— Разв подчаска позвать?

— Что жъ, позови, если хочется, — промолвилъ я и продолжалъ смотрть, какъ неизвстный мн человкъ взбирался на высоту.

Пришелъ подчасокъ, начала собираться толпа. Изъ дома высунулись отвратительныя заспанныя лица женщинъ въ ночныхъ чепцахъ, съ жиденькими косичками, съ полинявшими щеками, бровями, и пугавшія отсутствіемъ вынутыхъ на ночь зубовъ. За этими мегерами торчали еще боле отвратительныя физіономіи съ всклокоченными волосами, съ повисшими внизъ усами; это были мужчины, не проспавшіеся отъ вчерашнихъ попоекъ, отъ вчерашняго разврата. Я продолжалъ смотрть и даже нашелъ силы въ себ злобно улыбнуться при мысли, что и эти отвратительныя въ своемъ пьяномъ безпорядк головы требуютъ у кого-нибудь ласкъ и поцлуевъ, и требуютъ ихъ именно въ этомъ вид. Какъ отвратителенъ человкъ съ просонья! Ни одинъ зврь не измняется отъ сна и только человкъ въ минуту пробужденія носитъ на себ клеймо своей развратности, своихъ низкихъ побужденій. Въ эту минуту скверно смотрть на лучшаго друга! Толпа завела разговоръ съ неизвстнымъ человкомъ.

— Вотъ какъ фонари погасятъ, такъ я птицей слечу, никто и не увидитъ, какъ я слечу, — отвтилъ онъ и, раскачивая лстницу изо всей мочи, заплъ какую-то псню.

Въ этомъ голос было что-то страшное, дикое. Я понялъ, что онъ сумасшедшій, и улыбнулся, потому что вдь и меня зовутъ сумасшедшимъ. Минуты летли, никто не подостлалъ своей шинели на то мсто, куда могъ упасть несчастный; никто не рискнулъ взобраться на лстницу и, жертвуя собою, спасти ближняго. Вка благодтельныхъ самарянъ и великихъ героевъ прошли. Да и были ли когда-нибудь такіе вка?.. Была одна минута, когда я хотлъ вскарабкаться наверхъ своими старыми ногами, но это была только минута.

„Да нужна ли ему жизнь? — подумалъ я. — Или потшить толпу и вмст съ нимъ слетть съ высоты? Нтъ, я хочу еще посмотрть на людей, потшить злобу, и пусть погибаетъ его молодая жизнь, если она ему не нужна! Мы вс чужіе, пусть гибнутъ, пусть страдаютъ, пусть проклинаютъ люди, — мы будемъ покойны, пока страданье не коснулось насъ самихъ…“

Толпа между тмъ уже успла привыкнуть къ новому событію и начала шутить и острить, точно неизвстный человкъ поселился на вчное житье на вершин лстницы.

— Вонъ твой женихъ сидитъ! — крикнулъ со смхомъ одинъ дворникъ, показывая наверхъ вышедшей изъ дома двушк.

Она подняла голову, чтобы взглянуть туда, и въ то же мгновеніе въ воздух раздался медленный, пронзительный вой, и къ ногамъ двушки упало человческое тло. Никогда, никогда не забуду я этого страшнаго глухого звука… Я взглянулъ на тло, голова еще шевелилась въ предсмертныхъ судорогахъ, кровь лилась ручьемъ на средину улицы… Можетъ-быть, это былъ вашъ знакомый, можетъ быть, это былъ вашъ сынъ, братъ? Ну, бросайте же въ меня каменья за то, что я не спасъ его! Бросайте ихъ и въ эту толпу, стоявшую со мною въ теченіе трехъ часовъ! Безчеловчная толпа! Сегодня она не спасла этого бдняка, завтра не спасетъ другого. Вы видите ее каждый день, праздно глазющею на лежащихъ въ обморок людей, вы слышите въ эти минуты ея зврски-бездушныя шутки… Бросайте же въ нее каменья! Чего же вы боитесь?.. Вы съ ужасомъ смотрите на меня, пятитесь назадъ въ своихъ креслахъ, вамъ кажется, что этотъ человкъ забрызгалъ меня своею кровью… Ну, что же? если я страшенъ, такъ идите прочь, идите спать. Я вамъ бросилъ свой разсказъ, свою подачку, вы мн больше не нужны… Теперь вашъ сонъ будетъ крпокъ…

* * *

На этомъ мст, господа, разсказъ прерывается и слдуетъ счетъ блья. Но это нисколько не интересно.

1886