Железная бездна

– Я не хочу лезть в эти дебри, – недовольно продолжал Ангел, – блуждания среди слов меня не привлекают. Говоря коротко, сейчас она отражается в тебе, а потом будет отражаться в мире – но то, в чем отражается мир и ты сам, останется прежним. От такой перестановки слагаемых сумма не изменится, но никому не известно, какой узор ты увидишь в результате. Вот только стереть его и нарисовать заново будет уже невозможно. Ты должен это понимать. Хочу предостеречь тебя от глупости. Я не стану тебе помогать. Но и запретить тоже не могу.

– Я уже решил, – сказал я.

– Помни главное, – ответил Ангел. – Это необратимо. Юку можно сделать реальной. Но нельзя будет сделать идеальной опять.

Ангел явно был недоволен – после этих слов он замолчал и не отвечал мне больше. Но главным было то, что он не запретил мне задуманного. Он чуть лукавил, когда сказал, что не станет мне помогать. Он ведь не собирался и мешать. А помощь Ангелов, как утверждают догматики, состоит в том, что они не возбраняют пользоваться своею силой.

Я четко знал, чего хочу. Мне следовало сделать Юку независимой от Оленьего Парка, перенеся уже существующее облако смыслов в ее собственную голову – чтобы я смог наконец любить ее саму, а не синклит бритых медиумов.

Хотя что, собственно, значило – «ее саму»?

Если бы я не знал, как ничтожна разница с точки зрения организации Флюида, мне было бы легче. Не зря ведь Юка – вернее, кто-то из шутников Оленьего Парка – назвал Смотрителя гинекологом. Очень точная метафора, если иметь в виду манипуляции с интимнейшей сутью реальности. Но ведь и гинеколог имеет право на личную жизнь, разве нет?

Действовать следовало быстро, потому что Юка не понимала произошедшей со мной перемены; в наши редкие формальные встречи мы не обменивались ни словом, и я чувствовал удивление, боль и грусть такой глубины, что казался себе мучителем – хоть и помнил, какова подлинная природа моей подруги.

Но я не мог ничего с собой поделать – какой-то угол моей души все еще считал ее живым человеком. Абсурд происходящего невероятно меня утомлял. Я не боялся, конечно, обидеть творческий коллектив Оленьего Парка – но я предполагал, что мое равнодушие может отпечататься в ее памяти.

В конце концов мне пришла в голову довольно странная идея. Я решил посоветоваться с самой Юкой – и получить, возможно, последний из ее безукоризненно мудрых советов. Разумно было узнать, как она отнесется к процедуре, которой вскоре подвергнется сама (хоть понятие «сама» применительно к ней вызывало сомнения, я все же хотел иметь чистую совесть).

Я поступил просто. Раз Ангел сказал «кошка», пусть так и будет.

Утром на следующий день я нашел портрет Никколо Первого с кошкой (та была редкой породы и напоминала лысую летучую мышь с крыльями на месте ушей), отнес его в лабораторию, поставил у стены – и попытался представить запечатленное на холсте существо во всех подробностях.

Сначала получалось плохо – но потом я вспомнил, что Никколо Первый давно стал частью моего ума, и образ его кошки должен сохраняться в глубинах моей памяти.

Это помогло. Глядя на рисунок, я без особого труда и пафоса вернул кошку к жизни – в нише, где прежде появился Киж.

Кошка женственно поглядела на меня и мяукнула – возможно, повторяя на своем языке ту самую жалобу на ужас существования, которой встретил меня Киж. Когда я попытался приблизиться к ней, она забилась в угол и зашипела. Я не стал навязываться – и отправился к Юке.

Она сидела возле окна у себя в комнате и читала (ха-ха). На ней было одно из тех странных женских платьев, что кажутся сделанными из обрезков – но стоят при этом целое состояние.

Как всегда, Юка словно ждала моего появления – и выглядела идеально. Прежде мне всегда мерещился в этом подвох.

– Ты совсем перестал меня навещать, Алекс, – сказала она печально. – Я чем-то тебя расстроила? Или ты еще занят?

– Это скоро изменится, обещаю, – ответил я. – Сейчас просто ответственный момент в моих занятиях… Прошу тебя, не надо об этом. Я к тебе по делу – нужен совет.

Я в двух словах рассказал о кошке, не упомянув, разумеется, что целью ее создания была разминка перед куда более важным для меня опытом.

– Не знаю, что теперь с ней делать, – жаловался я. – Просто стереть? Жестоко. С другой стороны, вряд ли это заметит хоть одна травинка во вселенной…

Как я и предполагал, Юка немедленно захотела увидеть кошку Никколо Первого.

Когда мы пришли в лабораторию, в стенной нише ее уже не было. Но Юка сразу нашла ее – кошка пряталась за картиной.

Юка несколько раз погладила ее, и кошка (видимо, признав в ней родственную душу) замурлыкала и стала тереться головой о ее руки. Меня она к себе по-прежнему не подпускала.

– Ты не можешь просто так ее уничтожить, – сказала Юка.

– Позволить ей бегать по коридорам Михайловского замка я тоже не могу, – ответил я. – Нам тут не нужны привидения. Это кошка Никколо Первого. В некотором смысле она сакральное существо. Таких либо обожествляют, либо усыпляют.