– Ах, мой Крильон, – смеясь и внезапно переходя на «ты» с пожилым воином, ответил гасконец. – Сдается мне, ты начинаешь сдавать! Неужели ты думаешь, что грудь, которую не сумела поразить шпага самого французского короля, столь уязвима для лотарингских принцев? Полная чепуха!
– Но вы-то, по крайней мере, здесь не в одиночестве?
– О нет! Со мною моя верная «фламандка».
– Что за «фламандка», объясните?
– А вот эта самая шпага. Ею мой дед сражался во Фландрии, и с успехом!
– Не выкована еще такая шпага, которую нельзя было бы сломать!
– Ба! Уж не струсил ли старина Крильон? Это, право, забавно! Спокойной тебе ночи! И король прав – становится все холоднее. Отправлюсь-ка я спать!
Спустя четверть часа после того, как безвестный гасконский дворянин имел неслыханную честь скрестить шпаги с самим королем Франции, ворота дома на извилистой улочке снова были наглухо заперты, а сам молодой человек вернулся под его гостеприимный кров.
В комнате первого этажа Берта де Мальвен горячо молилась Пресвятой Деве. При виде гасконца девушка в восхищении воскликнула:
– Вы спасли мне жизнь и честь, месье! – Заметив мимолетную улыбку на лице гостя, Берта вдруг смутилась и покраснела. Быстро справившись с собой, она продолжала: – Их было четверо, я видела, но нисколько не боялась! Я сразу поняла, что вас не одолеть и целой армии врагов!
Гасконец бережно взял в свои ладони маленькую ручку девушки и, почтительно коснувшись ее губами, воскликнул:
– Дорогая мадмуазель, все дело в том, что я был совершенно уверен: Господь не оставит меня, ибо он вверил мне, а не кому-либо другому защищать и беречь вас!
Затем они уселись рядом в просторных креслах – двадцатилетний юноша с горделивым взором, ускользающей усмешкой и сердцем истинного льва, и нежная белокурая голубка, чье сердце все еще неровно билось после пережитого, – и принялись весело болтать так, как болтают лишь в юности, поминутно заливаясь румянцем и волнуясь от близости друг друга.
Молодой гасконец немало порассказал о Наварре, о нравах и обычаях своих сородичей, о старых добрых порядках, царящих при дворе наваррских королей, а в заключение сказал:
– Голубушка Берта, я думаю, вам ни в коем случае не следует оставаться в Блуа! Ведь король и его развратные миньоны, не знающие, что такое честь и совесть, слишком часто наезжают сюда и подолгу остаются в замке. И пока они здесь, вам грозит опасность. Если на то будет ваша воля, я могу увезти и вас, и вашего почтенного дедушку в Наварру. Сьер де Мальвен спокойно окончит там свои дни, а вам мы подыщем муженька на славу!
От этих слов мадемуазель Берта смутилась до такой степени, что гасконец не смог сдержать себя и расцеловал девушку. Но тут снова послышался энергичный стук в ворота, выходящие на улицу.
– Боже праведный! – только и смогла пролепетать Берта. – Это снова они!
– Тревожиться не надо, – успокоил ее гасконец. – Это всего лишь ночные пташки, которым не по нраву дневной свет!
Прихватив перевязь со шпагой, он отправился к воротам и вскоре вернулся в сопровождении Луи де Крильона и двух вооруженных до зубов дворян из числа королевских гвардейцев.
– Я здесь, – едва переступив порог, объявил генерал, – чтобы сменить вас. Мы трое останемся в доме, и ни миньоны, ни их приспешники больше не посмеют сунуть сюда нос, а вы сможете отдохнуть!
– Превосходно, генерал, – ответил гасконец, – но в отдыхе я не так уж нуждаюсь. Наоборот – мне необходимо немного прогуляться по городу. Вам известно, когда прибывает герцог де Гиз?
– Его высочество ожидают завтра утром.
– А герцогиня Монпансье?
– Я полагаю, она тайно прибыла нынче ночью! – ответил Крильон.
Гасконец представил генерала Берте, добавив:
– Я оставляю вас, мадемуазель, под охраной генерала Крильона. В этом мире не найти более искусной и смертоносной шпаги!
Крильон церемонно поклонился и возразил со своим обычным прямодушием:
– Ну, разве что после вашей!
Гасконец запахнулся в длиннополый плащ и надвинул шляпу на самые брови.
– Куда вы направитесь? – полюбопытствовал Крильон.
– Немного пройдусь, подышу свежим воздухом, – с тонкой усмешкой ответил гасконец.
Путь его лежал к глухой улочке, спускавшейся к самому берегу Луары. По дороге он пристально вглядывался в окрестные дома, пока наконец не остановился, негромко воскликнув: «Да вот же он! И вдобавок ветка остролиста над дверью!» Больше не колеблясь, он трижды постучал в дверь.
Из глубины дома не донеслось ни звука. На востоке уже начинало сереть, но густая тьма все еще лежала между домами и оградами. Стук, однако, донесся до ушей старухи-соседки. Высунувшись в окно, она полюбопытствовала:
– Чего вам надобно, месье?
– Здравствуйте, почтенная мадам, – обернулся гасконец, – я всего лишь приезжий, ищу жилье для постоя.
– Не там ищете, месье, – отвечала старуха, – дом этот принадлежит мэтру Гардуино, здешнему прокурору. Вот уж кому и в голову не пришло бы пускать к себе чужаков-постояльцев!
– А это что же такое? – осведомился гасконец, указывая на ветку остролиста. – Этим знаком везде, где бы мне ни доводилось бывать, помечают дома, в которых принимают жильцов.