Железная роза

Котровский, словно не понимая, молча смотрел на спрашивающего, потом со стоном опустился на сосновый чурбак, служивший ему стулом.

— Что с тобой, дядя Семен?

Рощин поглядел на Котровского, обхватившего голову руками, недоуменно стоявшего рядом Митьку и еще раз переспросил:

— Что случилось-то? Ну?

— В субботу полы мыть велел приходить.

— Кому полы?

— Не мне же. Наташке — вот кому.

Рощину показалось, что подслеповатые, затянутые давно не мытой слюдой окна фабрики совсем потемнели, словно их наглухо закрыло чем-то черным.

— Ты правду говоришь?

Но и без того было видно, что это так.

— Что же это делается? Люди добрые, вы только послушайте!

К горну Семена один за другим стали подходить работные. Одни из них, узнав в чем дело, вслух выражали свое негодование, другие, опасливо оглядываясь по сторонам, сокрушенно рассуждали о том, что плетью обуха не перешибешь.

— И надо же было мне пойти к нему, просить принять девку на работу! — убивался Семен.

— Так вы же ведь не закрепощенные, а из приписных, — сказал молча стоявший до этого кузнец Башилов. Был он высок, широкоплеч, и тяжелый молоток казался игрушкой в его руке.

— Ну и что ж с того, что приписные?

— Не ходить, да и все тут. Я вот тоже приписной. Заставил бы он мою женку полы ему мыть!

— А и заставит. Его воля, не наша.

— Не заставит! — Рощин возбужденно шагнул вперед.

— Тише ты! — Дернув Ваську за руку, Коршунов чуть заметным кивком головы показал другу на Наташу.

Как-то получилось так, что, ведя разговор о ней, о том, что ее ожидает, работные забыли о том, что девушка сидит тут, рядом с ними, и слышит все, что они говорят. А она смотрела широко раскрытыми глазами на отца, Митьку, на своего любимого и словно спрашивала: неужели они дадут ее в обиду?

Спохватившись, Рощин подошел к Наташе, сел рядом, ласково обнял за плечи.

— Не бойся, Наташенька, никому тебя не отдадим!

У проходных ворот заколотили в било. Упряжка кончилась. Переговариваясь между собой, на все лады обсуждая случившееся, люди стали собираться домой.

Уложив в кучу готовые крицы, Семен подождал, пока дежурный почитала подойдет и подсчитает их, затем устало снял кожаный нагрудник, завернул в него инструмент и положил в уголок рядом с горном.

— Пойдем, дочка! — тихо сказал он и медленно побрел к выходу. Рощин с Коршуновым двинулись за ним.

Невеселыми были для Васьки и Котровских оставшаяся часть дня и наступившая затем ночь. До самого утра не сомкнула глаз Наташа, думая о своей судьбе, слушая, как беспокойно ворочается на полатях отец. Не спал и Рощин, придумывая различные способы освобождения невесты от ненасытного Мотри. Но сколько ни придумывал, выходило одно: спасти ее можно было только проявив открытое неповиновение смотрителю.

— Так и будет! — решил Рощин. — Свою голову подставлю, а ее в обиду не дам!

XIII

Иван Родионович, находившийся большей частью в разъездах, на Выксуни бывал мало. Жена, не раз выговаривавшая ему за это, под конец поставила условие: либо он свои дела в Питере и Москве передаст доверенным на то людям, либо возьмет ее с собой.

— Надоело: ни мужняя жена, ни вдова, — заявила Дарья, когда Иван Родионович наконец приехал. — Дети растут, им мужская рука нужна. А мы тебя месяцами не видим.

Баташев подивился тону, каким были сказаны эти слова. Допреж за Дарьюшкой подобной прыти не наблюдалось.

— Не расстраивайся, — ответил Иван Родионович на попреки жены. — Правдивы твои слова. Не хотел было допреж времени говорить, сюрприз думал сделать. Я ведь за вами и приехал.

— Давно бы так!

В дверь постучали. На пороге стоял дворецкий Андрея Масеич.

Обычно в дни приезда брата Андрей Родионович сам приходил к нему. И на этот раз, выждав приличествующее время, послал узнать, что делает любезный братец. Вернувшись, Масеич доложил, что Иван Родионович изволил сходить в баню, а сейчас отдыхает. Андрей направился к брату.

— Ну, как доехал? — спросил Баташев, целуя Ивана в напудренную щеку.

— Благодарствую, хорошо. В одном месте застряли было, не на ту дорогу повернули, но ничего, выбрались.

— Здоровье как?

— Не жалуюсь. А ты все в делах?

— И ты, чай, не у безделья. Кабы не твои хлопоты, не видать бы нам столько заказов.

— А ныне новые привез.

— Ой ли? Опять Мануфактур-коллегия?

— Нет, на сей раз Адмиралтейство тревожит. Снова пушки лить. Слыхал новость: турки хвост выставили!

— Какой хвост?

Иван Родионович незаметно, одними глазами улыбнулся.

— А вот какой. Есть, говорят, у неверных обычай: если Диван — ну, Сенат, по-нашему — приговорит с кем вести войну, за сорок ден до ее начала во дворце великого визиря выставляют конский хвост. «Конах-туй» называется. Значит, быть войне.

Андрей встал и заходил по комнате.

— Новые заказы — это хорошо, справимся и с ними. Только вот думаю: надолго ли война-то? Воевать — нелегкое дело.

— Тебе что, хочется, чтоб она в два дня кончилась? Чем дольше затянется, тем больше припаса потребуется. Нам от этого не убыток.

— Так и я в том же рассуждении спросил. Значит, хвост подняли? Ну что ж, пусть подымают на свою погибель. Силы, я чай, у нас найдутся?!