Железная трава

Тяжелым, жирным потоком, давясь и харкая, разливался над городом мощный стон медной глотки: «О-о-о… О-о-о…»

— Похоже, неспроста!..

В коридоре Виктор Сергеевич остановил Никитина. Тот на бегу натягивал кожаную тужурку.

— Вы куда?..

— Не слышите разве? Бегу в район!..

Ворошилин обмяк, смолк и долго следил за Никитиным, пока тот не скрылся за колоннами.

Обернувшись, увидел вдоль коридора ряд открытых дверей и просунувшиеся из-за них головы. Тут были серые женские лица, с трепетом любопытства в глазах, и пегие головы присяжных чиновников, уцепившихся волосатыми, в веснушках, руками за дверные скобки, а вдали торчал Лукич, похожий на куклу из папье-маше.

— Прошу за работу!.. — крикнул он с силой и хлопнул за собой дверью кабинета. Здесь он, поеживаясь, стал у открытого окна.

Персидским ковром отливали под бледным испитым небом пестрые кровли. А над ними, задыхаясь в злой тревоге, ревела заводская сирена. Рой образов, картины движения и борьбы вспыхнули в мозгу Ворошилина.

Он содрогнулся.

Где-то там, в черных от копоти подвалах, под затихающий рев вагранок, развертывается сейчас одна из страниц великой драмы. И кто-то, защищая новую правду, подобно архангелу, восставшему на древнего бога, заносил своею кровью в книгу жизни неповторяемые человеческие дела.

А он стоял тут, одинокий, белый в лице, с каплями холодного пота на лбу… он — Ворошилин, проглотивший гору мудрых книг и — бессильный.

В бессмысленных радостях дикой сытой жизни, подличая и пригибаясь перед более сильным, растеряли столбовые его предки все силы. И вот теперь, когда жизнь зовет к решительной борьбе, одни из последышей этого барства обагряют руки в крови революции. Другие, подобно ему, Ворошилину, в бессилии простирают их навстречу победным зовам.

Басистый медный рев дышал в окно, и с разных концов присоединялись к нему белые от страха тенора деповских сирен.

IV

В коридоре, теперь уже не стесняясь, топотали спешившие на улицу люди. Ворошилин смял в руках шляпу.

— Все расходятся, — бросил ему, приостанавливаясь, бухгалтер.

— Как так? Кто распорядился?..

— Сами… — Бухгалтер нетерпеливо переминался на месте. — Не слушают… Пальба, видите ли, началась, а телефон у нас не работает…

Он кашлянул в руку и, не выдержав, побежал к выходу.

В зале от зеркального, настежь распахнутого окна метнулась навстречу Ворошилину Нина Петровна.

— Виктор Сергеевич! Стреляют…

Он молча припал к окну, но ничего не услышал.

— Идите домой, Нина Петровна…

— А вы?..

Девушка глядела на него ясными, еще не опаленными жизнью глазами, и Ворошилин прочитал в них тот испуг, который рождается в женщине чувством недоверия к силе и изворотливости близкого человека. Ему стало неловко.

— Я? Я что же… Поеду в Дом Революции…

Она протянула ему руку. В глазах ее зацвела ласка.

Что-то дрогнуло ответно в груди Ворошилина. Он быстро взглянул на нее, как бы собираясь сказать ей что-то значительное и важное, но ничего не сказал и, опустив голову, направился к выходу.

На улице голоса сирен звучали гуще, тревожнее.

Все вокруг по-старому стояло на своих местах: витрины реклам, телефонные столбы, будки торговцев… Но людей не было, и вся улица — пустынная, покуда хватал глаз — походила на белый коридор заброшенного дворца. И в этой пустоте белые громоздкие здания, казалось, ожили, насторожились, приобрели особую значительность.

На углу показался извозчик.

— Эй, эй!.. — закричал ему Ворошилин, но длиннополая кукла на козлах, не обернувшись, скрылась за поворотом.

На большой улице с цоканьем и звоном пронеслись конные красногвардейцы. Прошипел стремглав мчавшийся куда-то велосипедист. Неторопливо, кучками и в одиночку, шли рабочие с винтовками за плечами. Баба в белом фартуке, с круто засученными рукавами, выглядывала из ворот, крестилась, что-то бормотала про себя. Закрывали последние магазины, с грохотом падали железные жалюзи.

Где-то в стороне, царапая тягучую пелену гудков, трещали ружейные выстрелы.

У аптеки бурлил автомобиль с красным крестом на дверце. Виктор Сергеевич окликнул шофера:

— Скажите, где стреляют?.. Шофер молчал.

— Товарищ, я у вас спрашиваю!..

— Мы — за материалами для перевязок, — деревянным голосом откликнулся из глубины каретки человек в белом халате.

«Ах, раненые!» — тоненько и остро запело в голове Ворошилина. Он рванулся и почти побежал вперед. Над ним со звоном захлопывали окна. Чьи-то непослушные руки пытались освободить прищемленную занавесь. У зеркальной двери красного особняка, повизгивая, выла дворняжка.

В вестибюле Дома Революции Ворошилину преградили дорогу двое с винтовками в руках. Тут же стоял пулемет, прикрытый шинелью, и оттого похожий на животное, с мордой, вытянутой к выходу.

— Проходите! — бросил пулеметчик, не взглянув на билет Ворошилина. — Я вас знаю…

Это короткое «я вас знаю» привело в себя Виктора Сергеевича. Ему стало неловко. Неловко оттого, что другие, знающие его, могли видеть в нем неприкрытый страх. Он плотно сжал губы, кашлянул и не торопясь стал подниматься.