Железная трава

Поднялся Кузьмич к себе в палату, лег, а лунницы из головы не выходят. И докторицу просить неловко — обещал больше не надоедать… И без лунниц уезжать неловко, даже совестно вовсе… Может, в них-то вся сила и есть! Опять же — с какими глазами домой явишься?.. Народ нынче пошел дошлый… Спросит иной: «Был на курорте?» — «Был!» — «В нарзане купался?» — «Ого-го!» — «Стасов душ принимал?» — «Еще как!» — «Шарков душ отведал?» — Тут-то вот и тпру… «Эх, — скажут, — посылай, тебя, дурака, на куроры!..»

И не выдержал Михей Кузьмич, опять к докторице пошел: будь что будет, а положенного упускать не годится.

— Последняя моя старикова к тебе просьба… Кровь ты мою знаешь… Без полировки — вовсе никуда! Иной раз аж занемеет все… Ни рукой, ни ногой не пошевельнуть! Пропиши ты мне, за ради христа, последний раз прошу… Старуха у меня — знаешь какая: запалит! «А что, — спросит, — полировку в кровях прошел?» — Нет! — «Ну, — скажет, — на кой ты ляд мне сдался такой!» И пойдет, и пойдет… Пропиши, будь милостива…

— Да об чем просишь-то? — затревожилась докторица. — Чего еще?..

— Сама знаешь — чего… Нешто ты кровь мою не видишь?.. Коль уж молодым прописываешь, ужли старику откажешь? Об лунных ваннах прошу…

— Чего-о? — обмерла докторица. — Лунных ванн тебе?

— Лунницы, то-ись… — смешался Кузьмич. — Которые… этого… Ты мне хоть без екстрахта дай… Подешевле!..

А докторица как прыснет, да как закатится. На стол грудью припала, отдышаться не может.

— Ну, старик, да ты знаешь, что такое — ванны эти? Да кто ж тебя надоумил-то?..

А сама заливается.

Кузьмич совсем обиделся.

— А ты, мать, вот чего… Жалко — не надо, а надсмехаться над старым тоже не годится!..

И ушел. Дней пять хмурым ходил! Никому ни слова.

«Ладно, — думает, — обойдемся… А к себе прибуду — обязательно жалобу составим: самую главную процедуру — и под сукно!.. Нет, шалишь! Это дело так не оставим… К самому Калинину оборотимся — ей, ей! И в суюз тоже… Пускай знают, на чем денежки-то суюзные пригорают».

Впрочем, к концу лечения Михей Кузьмич успокоился. Опять веселым стал. А тут из деревни, с родины, от старухи письмо пришло. Писал конторщик под старухину диктовку.

«Любезный супруг наш, Михей Кузьмич! У нас все благополучно, не знаю, как ты — жив ли, здоров ли? Ежели еще в дыхании, отпиши про себя в подробности, и скоро ли тебе будет возворот… Мельничные наши не хотели было слово держать: обещанную мучку прижилить хотели… Ну, я их поприжала! Ежели, говорю, люди добрые, вы на обман идете, так у меня исход есть: сейчас же старику пропишу, чтобы допрежь срока назад ехал… Ничего, отыскали совесть: мучицу отдали да еще в придачу пообещали поросеночка. В последних строках прошу сохранять себя и на легкие утехи не льститься. Верная тебе по гроб жизни Акулина Заволокина».

Вскоре и срок пришел Кузьмичу. Собрался он в дорогу, докторицу свою поклоном отблагодарил, а главврачу мешок сухарей преподнес (все одно бросать!).

— Это тебе за лучшее к нам обхождение!..

Главврач долго ломался — не хотел принять, а когда Кузьмич попрекнул его (али, дескать, серым нашим подарком гнушаетесь?), — принял.

Увязывая пожитки, загляделся Кузьмич на казенный халат — отличный халат, прихватить разве на память? Однако постеснялся.

А через сколько-то дней, жив-невредим, сидел Михей Кузьмич на родине, во дворе мельницы, и рассказывал о кислых водах.