Железная цепь

Он не мог рассказать Грейс ни о призраке из времен Регентства, ни о фабрике, ни о духе Филомены. Отношения с ней были совсем не такими, как с Корделией.

– Грейс, – сказал он, – тебя действительно тревожит только это? Может быть, у тебя неприятности? Тебе плохо живется у Бриджстоков? Ты несчастлива?

– Несчастлива? – повторила она. – Отнюдь. Могло быть и хуже. Не думаю, что им нравится мое присутствие в их доме, но иного ждать не приходится. Ариадна хочет подружиться со мной и обмениваться секретами, но я не могу стать ее подругой. Я не могу рассказывать ей правду о себе, не открывая правды о твоей жизни, не могу рассказывать о своих страданиях, не выдавая вашей с Корделией тайны. Я никому не могу довериться, мне не с кем поговорить, тогда как ты окружен друзьями.

Джеймс открыл рот, чтобы ответить, но тут же закрыл; по-своему она была права, а он даже не думал об ее чувствах, ему не приходило в голову, что она одинока. Он думал только о ее свадьбе с Чарльзом.

Она шагнула к нему, подняла голову, взглянула в глаза, и сердце Джеймса забилось чаще.

– С Чарльзом я тоже не могу поговорить, – продолжала она. – Он в Париже, а кроме того, мы чужие люди. Я подумала, что, возможно, ты найдешь способ переписываться со мной – какой-нибудь способ дать мне понять, что все еще любишь меня…

– Я же сказал тебе, что не могу этого сделать, – прошептал Джеймс, стараясь не обращать внимания на шум в ушах.

– Ты сказал, что твои понятия о чести не позволяют писать мне. Ты говорил о долге. – Она слегка прикоснулась рукой к его рукаву. – Но ведь наш долг – любить друг друга.

– Значит, ты за этим пришла? – хрипло выговорил Джеймс. – Услышать от меня, что я тебя люблю?

Грейс положила руки ему на грудь. Лицо ее было таким бледным, что казалось фарфоровым – оно было прекрасным, и в то же время неживым, кукольным. Джеймс чувствовал тяжесть браслета на запястье. Это было напоминание обо всех его клятвах, о том, что они с Грейс любят друг друга, о том, что они связаны навеки.

– Мне не нужны слова, – прошептала она. – Просто поцелуй меня. Поцелуй меня, Джеймс, и я пойму, что ты меня любишь.

«Ты меня любишь. Ты меня любишь. Ты меня любишь».

Некая могущественная сила, которая против его воли завладела его сердцем и душой, пробудилась, зажгла его кровь; Джеймса окутал аромат духов Грейс, аромат жасмина и сладкой мирры. Он закрыл глаза и взял ее запястья. Голос разума бурно протестовал, когда он привлек девушку к себе; она была тоненькой, хрупкой – почему в его воспоминаниях она была сильной, с женственными формами? Он прижал губы к ее губам и услышал, как она удивленно ахнула.

Грейс обвила руками его шею, безвольно прижалась к нему, а он целовал ее со страстью, поразившей его самого. Его сжигало отчаянное, ненасытное желание. Как будто он попал на пир фэйри и отведал их фруктов – чем больше смертный человек поглощал этого фрукта, тем сильнее ему хотелось есть, и в конце концов несчастный погибал от голода в окружении яств.

Наконец, Джеймс выпустил девушку и, пошатываясь, отступил; судя по ее виду, она была ошеломлена не меньше него. Он чувствовал внутри бесконечную пустоту. Он тонул в этой пустоте, испытывал невыносимую физическую боль.

– Мне нужно идти, – пробормотала она. На щеках ее горел румянец. – Теперь я понимаю, что мне не следовало приходить сюда. Я больше не… этого не повторится.

– Грейс…

Остановившись на полпути к двери, она резко обернулась и окинула его гневным взглядом.

– Не знаю, кого ты сейчас целовал, Джеймс Эрондейл, – сказала она. – Но совершенно точно знаю одно: это была не я.

Довольно скоро перед путешественниками показалась деревня Аффингтон, за которой поднимался крутой холм. Мэтью и Корделия сразу заметили гигантскую лошадь, похожую на неуклюжий детский рисунок. Лошадь занимала весь склон. Поблизости мирно паслись овцы, на которых знаменитый доисторический артефакт не производил ровно никакого впечатления.

Мэтью доехал до конца дороги, а когда началась грязная извилистая тропа, оставил «Форд» на обочине. Дальше они пошли пешком. Здесь дул резкий, пронизывающий ветер, но, к счастью, Корделия надела толстое шерстяное пальто. Когда они добрались до первой траншеи, лицо у Мэтью стало совсем красным от холода. Меловые камни, заполнявшие выемки в земле, были на удивление белыми – ни дожди, ни грязь не испортили их.

– Смотри, – указала Корделия. Она почувствовала странную уверенность в себе, инстинкт подсказывал ей, что она поступает правильно и идет туда, куда нужно. – Лошадь смотрит вон туда, можно сказать, тычет носом. У той рощицы начинается тропа, видишь? Я думаю, это какая-то древняя дорога.

Мэтью показался ей немного испуганным, но без возражений принялся спускаться следом за ней к указанной тропе; Корделия путалась в юбках, и время от времени им приходилось останавливаться, чтобы передохнуть. Она пожалела, что не надела броню; с другой стороны, в броне было бы совсем холодно.