Железная цепь

– Да, я именно это и хотела сказать – что ты принадлежишь мне, а не ему, что ты никогда не станешь его собственностью, Джеймс…

Она не договорила: он обнял ее, оторвал от пола, прижал к себе. Корделия знала, что она выше и сильнее многих девушек, например Люси, но Джеймс подхватил ее с такой легкостью, словно она была тряпичной куклой. Она машинально вцепилась в его плечи, когда он начал целовать ее, и этот поцелуй заставил ее забыть о том, что она хотела сказать, забыть обо всем на свете, даже о том, что надо дышать.

Сердце у нее колотилось как бешеное. Губы, ласкавшие ее, были горячими и нежными. Она приоткрыла рот, прижалась к нему, обняла за шею, провела кончиком языка по его губам, пробуя его на вкус. Его поцелуй имел вкус меда. Она хотела бы целовать его вечно.

Они опустились на пол, и Джеймс, по-прежнему держа ее в объятиях, осторожно усадил ее на ковер, склонился над ней. Она не узнала его – как будто он был пьян или у него кружилась голова.

– Маргаритка, – шептал он. – Маргаритка, моя Маргаритка.

Корделия знала, что, если она прикажет ему оставить ее, уйти, он повинуется немедленно, без возражений. Но ей меньше всего на свете хотелось, чтобы он ушел. Он прижался к ней всем телом, придавил ее к ковру. Он был в одной нижней рубашке с короткими рукавами, и она гладила его плечи, мускулистые руки, она чувствовала, как напрягались под кожей его мышцы, когда он приподнимался на локтях.

– Да-да, – шептал он, словно в забытьи. – Ласкай меня… делай все, что хочешь… все что угодно…

Руки ее скользнули под одежду Джеймса, гладили его горячее обнаженное тело. Ей хотелось прикоснуться к его груди, почувствовать биение его сердца. Она провела ладонями по твердому животу. Кожа у него на груди была гладкой, словно шелк, но Корделия нащупала несколько старых шрамов.

Он спрятал лицо у нее на плече, дрожа от ее прикосновений.

– Маргаритка.

Корделия снова почувствовала себя сильной, как вчера вечером, в спальне. Да, она не ошибалась: она имеет власть над Джеймсом, он желает ее, хотя любит другую женщину. Это было сильнее его, и наверняка он потом корил себя за это. Она подчинила его себе, но ей почему-то было стыдно, и влечение к нему было еще сильнее оттого, что оно было запретным.

– Поцелуй меня, – прошептала она.

Услышав эти слова, Джеймс вздрогнул и напрягся, словно его пронзила молния. Он хрипло застонал, впился ей в губы страстным поцелуем, начал целовать ее шею, грудь, а потом на ощупь одну за другой расстегнул пуговицы платья. Корделия дрожала всем телом: она одевалась без помощи служанки, поэтому под платьем не было ни корсета, ни сорочки. Она услышала, как Джеймс резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы, когда одежда сползла с ее плеч, обнажив грудь.

Он почти грубо гладил ее плечо, снова целовал ее в губы. Она отвечала на поцелуи, запустив пальцы в его шелковистые волосы. Он ласкал ее грудь и едва слышно стонал от нетерпения, потом, оторвавшись от нее на мгновение, прошептал, что она прекрасна, что она принадлежит ему…

Внезапно до нее донесся какой-то слабый, далекий звук, похожий на звон металла, как будто кто-то стучал инструментами в ювелирной мастерской…

Джеймс ахнул, отстранился от нее и выпрямился. Прижал руку к правому запястью, и Корделия увидела алую полосу, похожую на след от ожога. Но было и кое-что еще странное – чего-то не хватало.

Она присмотрелась внимательнее. Его серебряный браслет, тот самый, дар любви, лежал на полу перед камином. Он раскололся надвое.

Корделия села, поспешно натягивая платье. Она чувствовала, что краснеет. Джеймс, опустившись на колени, поднял обломки браслета и повертел их. Корделия увидела длинные трещины в металле, он был искорежен, как будто его пытались сплющить, погнуть, скрутить. На внутренней стороне когда-то были выгравированы слова, но сейчас их было почти невозможно прочесть: «LOYAULTÉ ME LIE».

«Верностью связан».

Она могла бы сказать сейчас: «Джеймс, прости меня, мне так жаль».

Но ей не было жаль. Она скрестила руки на груди; она чувствовала себя живой, как никогда, все ее тело трепетало от возбуждения. Колени подгибались. Видимо, телу требовалось больше времени, чем сознанию, для того, чтобы прийти в себя и осознать, что он оставил ее. Она вдруг сообразила, что волосы ее рассыпались по плечам, убрала их и спросила:

– Джеймс! Что случилось?

Он все еще сидел на полу перед камином в мятой рубашке, которую она едва не сорвала с него. Он посмотрел на браслет и задумчиво произнес:

– Маргаритка, мне кажется…

Внезапно голова его откинулась назад. Она увидела его глаза – совершенно черные, с огромными блестящими зрачками, – а потом он начал корчиться, словно в агонии, и замертво рухнул на пол.

Грейс, 1903

Грейс ни словом не обмолвилась Джессу о браслете. Он появлялся только по ночам и избегал Эрондейлов потому, что они, по слухам, могли видеть призраков. С другой стороны, Джеймс ни разу не видел Джесса, так что Грейс не знала, правда это или нет.