Железная звезда

Но как мне говорили, Наездники находят злобное удовлетворение в том, чтобы извращать наши способности. Вполне может быть, что Наезднику очень нравилось, найдя мне женщину, заставлять меня быть импотентом.

Не нравятся мне такие мысли.

Дымка улетучивается из головы. Лекарство, посланное компьютером, действует быстро. Я ем, бреюсь, стою над вибратором, чтобы высохло тело.

Делаю зарядку. Использовал ли мое тело Наездник для зарядки в среду и в четверг? Наверное, нет. Нужно восстановить форму. Я примерно среднего возраста, и мне нелегко восстанавливать форму.

Двадцать раз касаюсь пальцев ног, колени прямые. Двигаю ногами в воздухе. Ложусь и, пыхтя, отжимаюсь. Хотя с телом плохо обращались, оно отвечает. Это — первое яркое мгновение моего пробуждения. Чувствовать внутренний трепет, ощущать, что во мне еще есть сила.

Свежий воздух — вот что мне нужно сейчас. Я наскоро одеваюсь и выхожу. Сегодня не нужно появляться на работе. Все знают, что в полдень во вторник мною овладел Наездник, и им не нужно знать, что он ушел до зари в пятницу. У меня свободный день. Я буду бродить по улицам, разминая конечности, возрождая тело после насилия.

Вхожу в лифт и выбрасываю все, что случилось. Выхожу в декабрьскую унылость.

Вокруг возвышаются башни Нью-Йорка.

По улице мчатся машины. Водители сидят, нахохлившись, за рулем. Никто не знает, когда водитель едущей рядом машины будет оседлан. Всегда какая-то смута в движении, когда появляется Наездник. Из-за этого много жертв на улицах и на дорогах, но Наездник не погибает никогда.

И я начинаю свою бесцельную ходьбу. Пересекаю Четырнадцатую улицу, иду на север, прислушиваюсь к мягкому мощному урчанию электрических подстанций. Вижу парнишку, который бежит трусцой, и ощущаю, что он оседланный. На углу Пятой и Двадцать второй улиц ко мне подходит пузатик, видно, что богатый. Галстук у него набекрень, из кармана торчит утренний «Уолл-стрит джорнел». Он хихикает. Высовывает язык. Он оседланный. Я уклоняюсь от него. Быстрым шагом подхожу к переходу на Тридцать четвертой улице по направлению к Квинсу и останавливаюсь на секунду, чтобы послушать, как ссорятся две взрослые девушки. Они стоят на краю пешеходной дорожки.

Одна из них — негритянка. Другая толкает ее к поручням. Оседланные.

Наездник не помышляет об убийстве, у него на уме только получить удовольствие. Дрожащая негритянка высвобождается, падает, поднимается и бежит. Другая девушка всовывает в рот прядь волос, жует ее и вроде бы приходит в себя. Выгляди? она так, как будто принимала наркотики.

Я отвожу глаза. Не нужно наблюдать, как пострадавший вроде тебя пробуждается к жизни. Это моральные устои оседланных. У нас такое множество племенных обычаев в эти черные дни.

Я спешу дальше.

Почему я так тороплюсь? Я уже прошел больше мили. И вроде двигаюсь к какой-то цели. Так, как будто Наездник все еще сидит в моем черепе и понукает меня. Но это же не так. Я знаю. По крайней мере, сейчас я свободен.

Можно ли быть таким уверенным?

Латинское cogito ergo sum [9]больше не подходит. Мы продолжаем думать даже оседланные. Мы живем в тихом отчаянии, не способные остановить бег жизни, какая бы она ни была страшная и саморазрушительная. Я уверен, что способен различать состояния, когда во мне Наездник и когда я свободен. А может, нет. Может быть, во мне находится Наездник-дьявол, который вовсе не бросил меня, а просто передвинулся в мозжечок, подпитывая меня иллюзией свободы и в то же время побуждая делать то, что он желает.

А вообще, было ли у нас что-либо большее, чем иллюзия свободы?

Но мысль эта беспокоит меня: значит, я оседланный, не ощущая этого. Я начинаю тяжело потеть, но не из-за быстрой ходьбы. Стой! Стой же! Куда ты должен идти? Ты на Сорок второй улице. Вот библиотека. Тебя ничто не толкает идти вперед. Остановись на секунду, говорю я себе. Отдохни на ступеньках библиотеки.

Я сажусь на холодные камни и убеждаю себя, что решение принял сам.

Так ли это? Древнейшая проблема: свободная воля против детерминизма.

А форма, в которой она выражена,— гнуснейшая. Детерминизм — это сейчас не философская абстракция. Это холодные чужие протуберанцы, проникающие сквозь череп. Наездники прибыли три года назад. С тех пор пять раз меня оседлывали. Наш мир совсем изменился. Но мы приспособились даже к этому миру. Прижились. У нас есть свои обычаи. Жизнь продолжается. Правительство управляет, законодательные власти совещаются, на бирже, как обычно, делается бизнес, и у нас есть способы компенсировать случайные разрушения. Другого пути нет. Что же еще можно сделать? Задохнуться от поражения? С этим врагом мы не можем сражаться, а выстоять можем, только перетерпев все. Вот мы и терпим.

Каменные ступени холодят мое тело. Немногие сидят здесь в декабре.

Я говорю себе, что совершил эту длительную прогулку по своей собственной воле и остановился тоже по собственной воле, что сейчас в моем мозгу нет никакого Наездника. Может быть. Не могу же я думать, что я несвободен.

Я размышляю. Наездник мог оставить во мне какой-то дремлющий приказ.