Железные игрушки — магнитный потолок

Пусть это будет чертов Железный Занавес, но в данном случае он может ограждать сверхсекретный полигон, где проводились эксперименты над… временем? над людьми? Территорию какого-то закрытого института, «почтового ящика»? (Явно, из-за этого «забора» торчат уши НКВД-КГБ-ФСБ). А теперь… все развалилось, никому нет дела, финансирование прекращено, произошла утечка? («Утечка человечков», невольно срифмовал я.) Понятным становится появление в электричке «людей из-за Железного Занавеса»… Да это наши, самые настоящие советские граждане! Какой-то перехлест, техническая накладка в «хрональном взаимодействии событий»? (Такое бывает: многие тибетские религии, культура и мифология Тибета основаны на этом.) «Те люди» выходят здесь в «разрыв» и… зачем-то добравшись от Пятово до Десятово… вновь ныряют в свое время.

Если проникнуть в брешь, идти по тропинке… где окажешься? Вернуться в прошлое? К отзвучавшим голосам, отзвеневшему смеху и песням друзей? (А ведь многие из них заледенели от ветра, снесшего и этот Занавес.) К отсветившимся нежно взглядам подруг, к шепоту, растаявшему в ночи? Из-за воспоминаний и завихрений Времени (от которых даже закоченели руки и ноги) мне стало с-с-ов-сем не по себе.

Тропа может быть заминирована. По «забору» пущен ток. Да где я нахожусь? Не заблудился ли вообще?! Усилием воли заставив себя повернуть, медленно пошел назад… и побежал со всех ног. Запыхавшись, примчался на платформу, подошла электричка, я запрыгнул в вагон, будто кто за мной гнался!

На следующий день снова позвонил руководитель: проблемы устранены, по графику мне надо отправляться в поездку. В Пятово они вошли. Высокий парень в вылинявшей от солнца и дождей, прожженной у костров штормовке, его друг в синей «мастерке», и на сиденье напротив три смешливые девушки — расположились рядом со мной, через проход. Эх, милые вы мои… думал я, низко опустив голову. Да знали бы вы, что вам еще предстоит пережить! Кто из вас останется врачом, учителем, инженером? Кто из вас, быть может, этот дылда в штормовке устроится рэкетиром? А его друг, вон тот, у окна — падет от бандитской пули? Кто из вас, девушки, решит, что древнейшая профессия — вполне достойное в обществе, и приносящее неплохие дивиденды занятие? Кто сгребет миллионы, а кто, как я, будет рад любой работе? У вас будет много джинсов и яркой одежды, а потом появятся мобильные телефоны. И еще что-то такое появится в ваших взглядах… Зловещий извивающийся символ. Ну, если не у вас — то у ваших детей. Им покажется дикой, немыслимой глупостью зажигать огни на дальних берегах и закладывать новые города. Но… дай бог, конечно, чтобы именно у вас, ребята, все было не так.

Эти мысли показались мне просто «стариковским брюзжанием»!

Ведь, несмотря ни на что, мы мчались в веселой звонкой электричке, пронизанной осенними ветрами и солнечными, на сентябрьском излете, лучами. В руках высокого светловолосого парня (его загорелое лицо было обрамлено такой же светлой и мягкой бородкой) оказалась гитара. Он тронул струны, быстро и точно настроил, стал негромко напевать, ребята подхватили слаженными голосами. Это была хорошо известная и любимая мной песня из чудесного фильма «Земля Санникова», где ее исполнял прекрасный и, к сожалению, безвременно ушедший Олег Даль. «Призрачно все в этом мире бушующем…»

Я прислушался, но что-то странное… они пели, изменив привычные слова. И по тому, как на меня вдруг бросила быстрый и теплый взгляд одна из девушек, а затем и парень-гитарист глянул как-то по-особому, с хитринкой, я вдруг понял… Они знают, что я знаю их тайну. И они поют для меня:

Призрачно все в этом мире бушующем,

Есть только ЛЕС, за него и держись.

Есть только ЛЕС между прошлым и будущим.

Именно он — называется жизнь.

Праздник буквовоздвижения

I^e небо имеет свое особое устройство, и где прекрасно, Господи, парить в осеннем воздухе так высоко, что не долетает горечь сжигаемой листвы, а видны сверху лишь стелющиеся дымы садово-парковых военных действий.

Где выше тебя только Аэрофлот, NASA, ангелы.

I^e ты закреплен страховкой на самой высокой точке над городом, почти на шпиле Дома радио, и паришь невесомо. Бордюр крыши обвязан арматурными стяжками, наварены стойки-откосы: к ним будет крепиться громада букв. Их подаст сюда двадцатиметровая телескопическая стрела японского автокрана. Надо принять буквы, выставить каждую по месту, точно совместить гнезда соединений. Притянуть на болты, усилить крепление сваркой.

Где рядом, ощерив в улыбке желтые прокуренные зубы, закрепился Цырен, на поясе его электроперфоратор — и он похож на космического воина. Бормочет в черную коробочку передатчика: «…приемлехаприем! приемлехаприем!» Дальше расположился Шунков: тянет провода, пробует сварку, карандашом электрода выписывает в швеллере имя любимой… Оранжевые лепестки, расцветая, тут же вянут, осыпаясь. Страховочные веревки тянутся от твоего монтажного пояса, упираешься ногами в стену, великаном топчешь на ней извивы речек-трещинок, темные озера пятен на штукатурке, бурые плато какой-то неизвестной горной страны.