Железные Лавры (СИ)

Силы втекали в мои члены с мясными и медовыми отварами. Опасался лишь ненароком нарушить межу Рождественского поста, ибо потерял точный счет дням и грезил дождаться торговцев с юга, кои исправили бы мой календарь, ведомый на глазок.

По моим поздним расчетам, как раз в первый день Рождественского поста, бард Иоанн Турвар Си Неус вошел с холода горящий тем же огнем, что я видел в нем, когда он выходил из расколотой, стылой реки по Святом Крещении. Так жаром светится в печи уголь, как светилось и ныне его лицо.

- Вот, я принес тебе, Йохан избавление от гордости, - сказал он. – Ты ведь того чаешь?

- Разве что могила и Дух Святой избавят нас от гордости, - предупредил его.

- Сам рассудишь, когда встанешь, - как бы не вняв неизбывной тяжести тех слов, сказал бард и присел на мое ложе, рядом. – Но только радуйся и будь уверен: тебя, ходящего по тонкому льду, скифы не запомнят, а только – твои прямые потомки, и то – без преданий. Ты для них пока неведомо кто, не знаю того и я. Сон мне был веский: ярл Рёрик Сивозглазый – он протоимператор у истока державы (бард так и назвал его протоимператором, словом неслыханным!), а я при нем певец. Не умнее он здешнего народа, но – от его корня душою открытой и беззлобной. Все, что мы с ним чаяли, сбывается здесь, на земле Железных Лавров. А тебя, Йохан, в величии грядущего нет вовсе. Однако то ведь по-твоему? Твое истинное чаяние, верно? Ты же бежишь величия? Но будут все трое – три корня. Не знаю, как в грядущей памяти разделюсь надвое, на два имени – Турвар и Си Неус. Так было в сновидении. Эти скифы, как и ярл, еще не родились в твою веру, потому имени ни твоего, ни моего не сохраниться в кронах их памяти, уйдет в незримые корни. Семя еще только ходит в утробе сего народа, ищет место, где прилепиться и в плод выйти. И мнилось мне, что возьмет ярл в наследство мое новое имя на исход дней, но также тайно… впрочем, не утаит – и станут его за глаза вспоминать по имени, как всесильного и могучего Иоанна-дурака. Только здесь то не унижение, а – уважение. Такой уж народ. Коротко говоря, имя твое тайно останется и даже утроится, а памяти по тебе не будет. Как тебе такое пророчество?

- Ты сам заговорил, как ярл, словами вещими, но зыбкими, - осторожно усмехнулся ему в глаза.

- Что же? – не обиделся он. – Певец императора должен стать и эхом императора.

Гордости отнюдь не провидел во взоре его, но – радость отрока, удившего вместе с отцом и вдруг поймавшего рыбину, куда большую, чем успел вытянуть отец.

- Выходит, мне суждено стать тем третьим, Си Неусом, тенью без почёта, - не сдержался, как истинный эллин, чтобы не уколоть собеседника еще раз. – Но поныне не знаю, что означает твое второе имя.

- «Тот-и-Есть», - подвинувшись, шепотом проговорил мне бард в самое ухо. – А все вместе – «Сын Тура Тот-и-Есть».

- «Тот-и-Есть» - доброе прозвище, не имя, хорошее снадобье от лишней гордыни, - пришлось то признать.

- Час дорог, - сказал бард и легко поднялся, взмахнув воскрылиями. – Теперь ты пойдешь с нами. Вижу: сил хватит. А не хватит, донесем. Ты еще не отъелся, даже я донесу одной рукою.

Бард так же крылато взмахнул десницей. Шуяя его, по обыкновению, была непраздной, а обременена арфой.

- С вами? – изумился.

- Мы, ярл, я, Йохан, и ты, Йохан, выходим из Ладгола на поле моей висы, - заговорил бард иным, возвысившемся и возвышенным голосом, предвещавшим священное забытье. – Ты – с нами. Настал день. Виса окончена – залог восхождения ярла Рёрика в императоры грядущей державы. Ты должен слышать, пока виса не остыла.

Он сам взялся одевать меня в зимнее, строго посмотрев в сторону безмолвной Истиславы. А я и смотреть в ее сторону страшился – то первый был мой страх, на который не было искушения давить плотью и сердцем, как лошадь на боль.

Тяжелый мех накрыл, объял меня, как мягкая гробница, в нем и шага, казалось, не сделать. Так и сказал:

- В шкуре и дышать не в силах. Пожалуй, легче нагим дойду. Как ты – из реки.

- Не искушай скифов вновь, - поддел и меня, в свою очередь, бард.

В эти мгновения заскрипели, затрещали ступени. Весь деревянный дом, полный теплых утроб, закачался, будто Ноев ковчег.

К нам поднимался сам ярл Рёрик Сивые Глаза. Вошел в комнату, стал трещать половицами, как тонким льдом. Сивый взор его стал глядеть на меня с потолка, застя древесное небо. Так полная Луна застит сводом собственного сияния ночную черноту небес и весь сверкающий сор звезд на них.

- Вижу: если сам отсюда пойдешь, то на месте потеряешься, заснешь от натуги. Обратно же сам сможешь идти, - словно некий оракул, по лаконичности спартанский, явился ярл.

Так он сразу на глазок оценил-взвесил мои первые силы. И ярл прямо с ложа понес меня, перекинув через плечо, как свернутый ковер.

Истислава же исчезла, как только в доме ее отца собрались все трое.

Слышал хруст ступеней, хруст половиц. И вот скифский холод опалил мне лицо снаружи и грудь изнутри, а ясная белизна вдавила боль в глаза, а выдавила из них слёзы – стал слышать всем телом гулкий хруст снега под мощными ногами ярла.